Лобановский

Раз-другой Соловьёв объединял Лобановского с Каневским в центре, но это были лишь эпизоды, продолжения не имевшие. Даже после домашнего разгрома (8:1) ереванского «Спартака» 5 июля 1962 года.

И в сборную СССР Лобановского в сентябре 1960 года Гавриил Дмитриевич Качалин пригласил на матч в Вене с Австрией — это была дебютная игра Лобановского в национальной команде — не на роль центрфорварда, а на место левого крайнего нападающего. Да, во втором для Лобановского матче за сборную (он же оказался для него и последним) Качалин в Варшаве поставил киевского динамовца центральным нападающим, но через час игры — а она у Лобановского на этой позиции не пошла — заменил Красницким. Оба сыграли только потому, что не смог поехать в Польшу Виктор Понедельник — главный в те годы центральный нападающий в советском футболе. А ещё ведь были Красницкий, Гусаров, Севидов.

Галинский выступил с резкой критикой решения Соловьёва о переводе Лобановского на левый фланг, назвал его «ошибочным», объяснил интригами Каневского («Каневский, — писал он, — как только открылась вакансия на левом краю, и настоял — на правах премьера, — чтобы переведён туда был именно Лобановский, причём дал понять руководству клуба, что в противном случае он из команды уйдёт»), а Лобановского обвинил в том, что тот «в этой ситуации проявил очевиднейшую слабость характера».

В чём же в таком случае могла заключаться «сила характера»? А в том, по Галинскому, что Лобановский должен был «постоять за себя»: у него, мол, была такая возможность, поскольку он, Галинский, устроил тогда Лобановскому и Трояновскому тайную встречу в Москве, на квартире Константина Симонова, с Константином Ивановичем Бесковым, тренировавшим ЦСКА и пожелавшим увидеть в составе своей команды обоих киевских нападающих. Однако «покинуть украинскую столицу Лобановский так и не решился». Не стал этого делать и Трояновский. Затея Галинского заведомо была обречена: оба футболиста были аттестованы в МВД. Да и кто бы их тогда из Киева отпустил?

Соловьёва, как тренера, выигравшего с киевским «Динамо» «серебро» в 60-м и «золото» в 61-м, состав линии нападения полностью устраивал. А почему он должен был не устраивать, если забивали и Каневский (32 гола при Соловьёве), и Лобановский (30), и Базилевич (27)?

Галинский утверждал, что аналогичной с ним точки зрения относительно позиции Лобановского на поле придерживались такие специалисты, как Аркадьев и Качалин. Однако Борис Андреевич Аркадьев по данной теме никогда не высказывался, во всяком случае публично, а Гавриил Дмитриевич Качалин в центре нападения сборной СССР, с которой он работал в начале 60-х годов, видел только Понедельника. Лишь улыбку вызывает замечание Галинского о том, что «Каневского, по словам его товарищей, не на шутку беспокоила мысль, что 22-летний и, прямо скажем, более одарённый Лобановский вскоре перетянет одеяло популярности на себя — в киевском “Динамо” и в сборной страны». Ну, конечно: особенно — в сборной! Каневский, дебютировавший в ней в августе 1958 года, провёл в её составе в общей сложности пять неполных (только два — целиком) матчей за пять лет. В сборной он, как, впрочем, и Лобановский со своими двумя играми за национальную команду, не котировался совершенно.

«Отношения с Лобановским у меня и в игроцкие годы были очень хорошими, ровными, — говорит Виктор Каневский. — По-моему, только один человек попытался бросить на них тень. Обидно, что сделал это прекрасный и умный журналист Аркадий Романович Галинский. Я хотел даже по свежему впечатлению написать ему о том, что во многом он не прав. Никаких конфликтов у нас с Лобановским не было. Он прекрасно играл на левом краю и имел все основания быть довольным своей позицией. Я бы даже сказал, что Лобановским он стал именно там, слева. У нас с ним всегда были очень хорошие, тёплые отношения. Иначе разве играли бы потом вместе в Одессе? Да и стал бы он мне помогать, когда все от меня отвернулись: одни — опасаясь быть заподозренными в каких-либо связях с отказником, другие — просто из равнодушия к чужой судьбе. Один он был со мной в самое тяжёлое для меня время. Я этого никогда не забуду! Когда он был в Сан-Франциско, я слетал к нему туда. Вместе со своими друзьями. Они были поражены, увидев, как мы с Валерием встретились. Как родные!»

Каневский, еврей по отцу (мама у него украинка), столкнулся с проявлениями антисемитизма, когда его, приглашённого тренировать сборную Алжира, оформившего все документы и сидевшего на чемоданах, вдруг без объяснений от поездки отстранили и отправили вместо него другого специалиста. «На ушко» дали понять, что связано это с его еврейским происхождением.

«А ведь когда играл, — говорит Каневский, один из сильнейших советских футболистов 60-х годов, пять лет подряд выводивший киевское «Динамо» на поле с капитанской повязкой на руке, — даже намёка не было на национальную принадлежность». Алжирская история заставила Каневского подать заявление на выезд в Израиль на постоянное местожительство.

Его прорабатывали на собраниях, исключили из партии, отобрали удостоверение мастера спорта, назвали изменником, фамилию перестали упоминать в футбольных справочниках, изображение убрали с командных фотографий киевского «Динамо», сделанных в первой половине 60-х годов (например, в книге «Атакующая вершины» о динамовской команде ни разу не назвали Каневского — это капитана-то чемпионского состава 1961 года!), и десять лет затем продержали в статусе «отказника». Не выпустили Каневского по той причине, что он, работая главным тренером «Днепра» — команды, принадлежавшей оборонному предприятию «Южмаш», — будто бы знал какие-то тайны и секреты ракетного производства и потому выезду за границу не подлежал. А ведь на территории завода он бывал лишь тогда, когда ему необходимо было обсудить с начальством финансовые вопросы, касающиеся футбольной команды «Днепр».

Лобановского Каневский называет «самым порядочным» из своих друзей. «Под маской строгого человека, — говорит он, — скрывается, уж я-то знаю, очень добрый, участливый к чужому горю и обязательный человек. Валера всегда остро реагировал на несправедливость». За Каневским в Киеве стали следить, как за преступником. Машина наружного наблюдения КГБ постоянно дежурила возле его дома. От Каневского, два года работавшего на стройках (строил, в частности, дома культуры на Черниговщине), все отвернулись — старые знакомые дорогу стали переходить, увидев его издали. Боялись, и Каневский их понимал.

Все, кроме Лобановского, который, уходя из «Днепра» в «Динамо», именно Каневского порекомендовал в свои преемники. Только он приходил к Виктору, как и прежде, с Адой в гости. Только он добился создания дочерней для киевского «Динамо» областной команды «Динамо-Ирпень» и настоял, чтобы эту команду тренировал Каневский. Необходимость появления дочерней команды Лобановский объяснил руководителям просто: можно обкатывать там резервистов, а попутно «прятать» перспективных футболистов призывного возраста. Только он, наконец, очень многое сделал для того, чтобы глухая стена, воздвигнутая перед Каневским, рухнула и Виктор уехал бы в Америку. Именно Лобановский, по словам Каневского, «сумел убедить Щербицкого в том, что я — не “враг народа”».

Лобановский, конечно, с Щербицким на тему «проблемы Каневского» не встречался, но окружению первого секретаря постоянно вдалбливал: «Пусть Виктор занимается тем, чем хочет заниматься, и едет туда, куда хочет ехать».

С «Динамо-Ирпень» Каневский выиграл чемпионат республики, вышел во вторую лигу. Команду перевели в Белую Церковь, Каневский собрался было поработать в динамовской футбольной школе, но принявший симферопольскую «Таврию» Вячеслав Дмитриевич Соловьёв, с которым Каневский уже работал в Ташкенте, позвал его за собой, и Виктор поехал в Симферополь. Дела, казалось, налаживались, но когда «Таврия», которую Соловьёв вместе с помогавшим ему Каневским за сезон вывел в первую лигу, поехала в азиатское турне, фамилию Каневского из списка делегации вычеркнули.

Фразу: «Никуда Каневский не уедет. Не поедет, и всё» — приписывают Щербицкому. Журналист Дэви Аркадьев, друг Каневского, поинтересовался у Константина Продана, двадцать лет работавшего помощником Щербицкого, произносил ли это первый секретарь ЦК КПУ. «Владимир Васильевич, — категорично ответил Продан, — не мог сказать такого!» Как — можно, полагаю, не сомневаться, — не по распоряжению Щербицкого выбрасывали из книги «Атакующая вершины» страницы с упоминанием фамилии Каневского — лизоблюды постарались, бдительность проявили.