Страница 54 из 75
Пока ждал соратников, нашел на секретере большой конверт. В нем было письмо от Лохтиной и куча документов. Сначала посмотрел бумаги. Это была переуступка у нотариуса патента на меня “костного аппарата Распутина” и куча договоров с прикрепленными чеками. Частные клиники по всей Европе просто из штанов выпрыгивали как хотели купить прибор для остеосинтеза.
А Лохтина то играет в порядочность! Я просмотрел патент. Изначально он был зарегистрирован на ее мужа, в мастерских которого аппарат и был сделан. Пересчитал чеки. Триста сорок шесть тысяч рублей. Солидно. Даже очень.
Потом ознакомился с письмом. Ну это было классическое послание обиженной женщины. “Сердце разрывалось в клочья”, "я старалась скрыть свою обиду", "заглушить боль потоком слез"… Заканчивалось все по канону — больше так не могу, прости.
Я чувствовал, что это “прости” — не окончательное. Тут можно еще побороться. А как? Да точно также! Письмом. А точнее стихом. Помнится, я в школе учил Асадова. “Улетают птицы”. Я достал свой Паркер, набросал первые строчки:
Сердцу трудно, сердцу горько очень
Слышать шум прощального крыла.
Нынче для меня не просто осень —
Что же там было дальше? Я посмотрел в окно. До осени был весь август, но стояла типичная питерская погодка — косой дождь, хмурое небо. Сойдет. Так, что у нас там дальше? Аисты, неистовый разбег… “Преданного пса” убираем, оставляем концовку:
И довольно! Рву с моей бедою.
Сильный духом, я смотрю вперед.
И, закрыв окошко за тобою,
Твердо верю в солнечный восход!
Он придет, в душе растопит снег,
Новой песней сердце растревожит.
Человек, когда он человек,
Я перечитал получившийся стих. А хорошо! Не затянуто, броско. Именно после таких стихов полураздетые женщины прибегают в слезах обратно. Или не не прибегают. И тогда только остается “сильный духом, я смотрю вперед”.
— Лена! — я позвал эсерку из приемной, где она уже успела оккупировать рабочее место Лохтиной — Вот тебе вирши. Из наболевшего. Перепечатай на пишущей машинке и… — в последний момент я переиграл — Пошли Перцову в редакцию. Пусть опубликуют в одном из ближайших номеров Слова.
Елена взглянула на лист, впилась глазами в строчки. Сильно побледнела. Его глаза так и метались по строфам.
— К Ольге?!? Ты написал ей стихи?? Я не буду это печатать!
— Будешь! Или собирай вещи и проваливай
Елену уже давно было пора поставить на место. Слишком много власти взяла.
Эсерка скомкала лист, заплакала.
Ну вот… Слезы — убийственное оружие.
— Милая! — я встал, приобнял девушку — Это же я с ней так прощаюсь!
— Да? — Лена посмотрела на меня сквозь слезы с надеждой
Пришла пора пряника.
— А вот чеки. Обналичь и купи, как хотела нам дом. Тут даже на дворец хватит.
Я подал эсерке бумаги из конверта.
— Только домик брать будем на не нас с тобой, а на Небесную Россию. Там устроим и штаб-квартиру партии. Согласна?
— Буду искать с двумя крыльями и подъездами! — Елена шмыгнула носом, расправила стих — Скажи, ты меня любишь?
— Я, Лена, Россию люблю. Ступай.
Если собрать вместе два десятка юристов, людей от сохи, журналистов, учителей и философов, то получится общее собрание жилтоварищества — гвалт и неразбериха. Небесная Россия скандалила и хватала друг друга за грудки совсем так же, как и не-небесная. То есть до хватать еще не хватали, но все к тому шло.
Региональные представители, кто оказался в Питере, волком выли насчет “эксов” и особенно юридической ответки от конкурентов по выборам. Питерские, наоборот, говорили, что надо дожимать и неча пугаться. знали на что шли. Но как-то неуверенно, типа “старший приказал”, вот и выполняем.
Потому первым делом я наорал на питерских — что за бардак в подразделении? Кто секретарь собрания? А ну пулей, выбрать президиум, секретаря, посадить стенографировать, определить повестку и регламент, а за грудки хвататься будем по окончании.
Организационные моменты сбили разгоравшийся скандал и через пятнадцать минут собравшиеся, до сих пор красные и всклокоченные, стали способны к конструктивной работе.
— Таким образом, даже недоведенное до суда следствие, — вещал с импровизированной трибуны вернувшийся из Европы Варженевский, — переводит наших кандидатов в ранг “подследственных” и тем самым отстраняет их от выборов.
“Регионалы” поддержали его выкриками с мест.
— В качестве контрмеры, то есть противодействия, — Сергей Алексеевич внял моему шепоту, что надо излагать словами попроще, а то не все поймут, — мы предлагаем вчинить встречные иски…
— И будем ак два барана, ага, — возразил с места Ксенофонт Виноградов из “обращенных” иоаннитов. — Так по судам и стаскаемся.
— Точно, — влез я. — Вот вы, Сергей Алексеевич, знаете притчу про двух адвокатов? нет? Так слушайте. В Америке, на ихнем фронтире, где с индейцами воюют, был городок. Скотопромышленники, пастухи, железнодорожные рабочие, поп лютеранский, гробовщик да адвокат, один на весь город. И был он самым нищим и никому не нужным. А потом туда приехал второй адвокат и через год они оба были самыми богатыми жителями, а вот остальные как раз обнищали. Не знаете, почему?
Зал секунду-другую помолчал, глазами похлопал, а потом заржал, тыкая пальцами в покрасневшего Варженевского, который, впрочем, тоже начал хихикать.
— Так что, голуби мои, судиться нам не след. Вот скажите, — я обратился к Булгакову, — какие у нас непримиримые противоречия с другими партиями?
— Непримиримые разве что с черносотенцами, они нас на дух не переносят, да с революционерами-социалистами, они желают вооруженной борьбы. А с остальными во многом совпадаем.
— Вот и славно. Поэтому я предлагаю всю ситуацию перевернуть. Мы уже показали себя, с нами считаются, иначе никаких исков не было бы. А раз так, то с нами можно договариваться. И мы основу для договора предложим — программу-минимум!
Дальше я объяснил, что нужно собрать воедино все те вещи, на которых мы можем согласиться с кадетами и октябристами. И выдвинуть как общую программу на выборах, создать своего рода центристский блок. И под это дело поделить выборные округа, чтобы не друг с другом собачится, а топить тех, кто вне блока.