Пораженец

Вот и получается, что со Столыпиным нам светит крайне неприятный режим, а без Столыпина — куча проблем в Первой мировой. Куда ни кинь, всюду клин. Верно говорят, что не бывает выбора между хорошим и плохим решениями, выбор обычно между хреновым и очень хреновым.

В этих мыслях фигуры я двигал наобум и партию безобразным манером слил, Ленин даже попенял мне. Расставили снова, и тут я сел на своего любимого конька, начал про грядущую бойню, уже в свете постигшего меня озарения. Что не время, мол, расслабляться. Что ждут нас, товарищ, классовые битвы неслыханной силы и размаха и к ним надо быть готовым. Не скажу, что Ильич воспрял, но как-то повеселел и отвечал живее, да и следующую партию тоже выиграл.

Мы продолжили матч, время от времени камерьере приносил нам что-то из еды и даже новый кувшинчик вина, а после моего пассажа о том, что все социал-демократы Европы кинутся поддерживать свои правительства в этой войне, разговор естественно перекинулся на национальный вопрос.

— Вы же знаете, Сосед, что все эти освободительные движения — чистый буржуазный национализм. Поглядите хотя бы кто там во главе, та же самая интеллигенция и либералы, только в Москве у них идея “свободы”, а во Львове — “самостийности”. И точно так же, как царское правительство подпитывает тамошних русофилов, так австрийское — наших украинофилов.

Надо же. А ведь стоило Ильичу в моей истории перебраться в 1912 году на территорию австро-венгерской Галиции, как он тут же стал радикальным сторонником украинской независимости и писал, что “ Галиция — единственный уголок украинской свободы”. Ничего, тут у нас никакого “Ленина в Польше” не будет. Нафиг-нафиг.

— Вена тем самым пытается решить сразу три проблемы: ослабить претензии Российской империи как лидера славянства, предотвратить влияние России среди чехов, словаков, русинов и так далее, а также получить противовес полякам, доминирующим на востоке империи.

— А как же право на самоопределение? — задал я контрольный вопрос.

— Да, мы декларируем такое право, это исключение из нашей общей посылки централизма. Исключение безусловно необходимое перед лицом черносотенного великорусского национализма.

— А что вы думаете насчет федеративного объединения? — спрашивал я быстрее, чем делал ходы в игре. Как я помню, национальная концепция сложилась у собеседника тогда же, в Австро-Венгрии, именно из тех времен растут ноги у деления СССР на республики, республички и республикусечки. Ведь даже национальные сельсоветы были, без малого национальные дома и дворы, ей-богу!

Старик без промедления отрезал:

— Я в принципе против федерации, она ослабляет экономическую связь, это негодный тип для одного государства.

— Пожалуй. В случае Украины с Россией это даже больше, чем просто экономическая связь. Тут даже не двуединая империя, тут просто единство и его сила больше, чем сумма сил Украины и России по отдельности.

— Гм, во времена Тараса Бульбы, — Старик было потянулся за конем, но отдернул руку и двинул слона, — двести с лишним лет Россию и Украину, за которой тогда стояла мощная Речьпосполита, трепал даже не османский султан, а небольшой полукочевой народец. А стоило объединиться, — и Крым укротили, и турок за можай загнали. А если разъединить, то опять удавка ляжет на горло, не татарская, так чья-нибудь еще, посовременней. Так что только вместе, никакой потачки националистам.

— Прямо никакой-никакой, а культурную автономию?

— Национальная культура — это морок, навязываемый буржуазией, — вот любит Ильич резкие определения, хоть ты тресни. Уж сколько его от “полемического задора” отучаем, а все равно прорывается. — Поэтому национально-культурная автономия разделяет пролетариат гораздо сильнее, чем любые государственные границы и декларации независимости.

— А, вы опять про национальную и пролетарскую культуры… Жаль, что вы не математик, есть такой термин — пересечение множеств. Ну нет в природе жестких границ, часть национальной культуры входит в пролетарскую и наоборот.

— Этот принцип, особенно разделение государственных школ по национальностям, вреден с точки зрения и демократии, и классовой борьбы пролетариата.

— На мой взгляд, культурная автономия неизбежна, мы обязаны проявить уважение к каждому народу, все должны иметь возможность учить детей родному языку. Иначе мы получим большое недоверие между коренной нацией и всеми остальными. Что не отменяет необходимости учить общий язык государства.

Ну и потому еще, что культурная автономия распространяется, так сказать, естественным путем — кто может ее потянуть, тот и пользуется. А территориальная… Отделять одного — значит, отделять и другого, а где остановится? Почему калмыкам, например, положена республика, а более многочисленным грекам и аварцам — нет? Почему искусственно создана Еврейская область, а Польская — нет, ведь поляков в Союзе было даже больше, чем эстонцев?

За весь двадцатый век идея “берите суверенитета, сколько сможете” несколько раз заводила в дебри — и “басмаческая” элита в Туркестане, и репрессии Сталина, дабы восстановить управление в национальных республиках (лекарство горше болезни, да), и развеселые девяностые, так что нафиг-нафиг. Максимум — федерация, как в Германии XXI века.

И опять я зудел о победе социализма в одной стране, ну никакой из меня теоретик, обосновать толком не могу, приходится компенсировать настойчивостью. Что начнется мировая революция с нас и придется долго держаться против буржуазного порядка во всем мире, а на это способна только крупная, сильная страна. Хорошо бы, конечно, чтобы с Германии, ее не так жалко, бгг, да там капитализм больно силен, а вот в России всего в плепорцию. Единая и почти что неделимая, вот такой парадокс.

— Полагаю, Польшу и Финляндию придется отделить, две компактные территории с мощным стремлением к независимости. Но на условиях этнической границы и безопасности для Петербурга. И сохранить их в качестве дружественных стран, нам они могут оказаться полезными как буфер против остальной Европы, — ага, это я выворачиваю идею “санитарного кордона” наизнанку.

Причем ведь вполне возможная ситуация была, и в Польше социалисты, и в Финляндии тамошние эсдеки куда как сильны были, да только и тех, и других националисты задавили, наглядевшись на революцию и Гражданскую в России.

— И в Средней Азии сохранить Хиву и Бухару как протектораты.

— Считаете, что обойдемся цивилизаторским воздействием? — прищурился Ильич и сразу стал похож на чингизида.

— Так если вокруг социализм, куда они денутся?

— Да, мне товарищи пишут, что местные старики очень недовольны “урусами” в том смысле, что женщины и молодежь видят новую, прогрессивную модель общества. Сохранить экстерриториальные русские анклавы, издавать газеты на местных языках, принимать молодежь на работу и в школы… Архиинтересно может получиться!

Шкуру неубитого медведя мы делили, размахивая руками почти как итальянцы, еще пару часов, употребив под это дело четыре кувшинчика вина. Надо же, Ленину на разгульный образ жизни пенял а сам… Впрочем, строчка в резюме “нажрался с вождем мирового пролетариата” того стоит.

Когда я расплатился и поднялся из-за стола, стало понятно, что до резюме еще дожить надо — при ясной голове ноги не держали, обычное коварное действие легкого вина. Старик тоже покачнулся и рассмеялся, звонко, как он умел.

— Давайте-ка я вас провожу до Горького и сам проветрюсь.

И мы тронулись вверх по горбатым улочкам, подпирая и перебивая друг друга, смеясь и даже под конец запели “Из-за острова на стрежень”, с чем и ввалились на “Спинолу”, к полному изумлению хозяев. Андреева заявила, что без провожатого меня не отпустит и кликнула соседского мальчишку. Лаццарони успешно довел и сдал меня на руки портье, тот поглядел и не стал вываливать на меня очередной ворох телеграмм, придержал до утра.

Через день мы отправляли Ленина обратно в Швейцарию, вместе с записанными по его просьбе соображеними по национальному вопросу.