Пораженец

Митя наконец-то смог задать свои вопросы Морозову про удобрения.

— Так?.. Митя, богатое это дело…

— Большие прибыли, Савва Тимофеевич?

— Не в деньгах дело, пользы много. Россия страна крестьянская… на сельском хозяйстве стоит, значит, будут удобрения, будут и урожаи. Опять же, Михал Дмитрич всем уши прожужжал… так?.. про близкую войну.

— А при чем тут война?

— Ты же химик, так? Азотные соединения это же пороха, взрывчатка, красители, да мало ли что. — сожмурился Морозов как довольный кот. — И все еще впереди… ничего, как развернемся, всю Россию удивим!

— А вот немцы грозятся азот из воздуха получать! — выпалил Митя.

— Это кто ж тебе такое сказал, так?

— Товарищ на стажировку в университет Карлсруэ ездил, там профессор Габер над этим работает и результаты уже есть!

Габер… Габер… это не тот ли самый синтез аммиака, на котором немцы всю Мировую войну выезжали?

— Сам занимается или на кого-то работает?

— Вроде на завод баварский, не помню…

— Бадише Анилин унд Сода Фабрик? — Морозов весь сосредоточился и подался вперед, насколько это было возможно в нашем сидячем купе.

— Да, точно, — растерянно выдохнул Митя, — а вы откуда знаете?

— Там больше некому. Любопытно, чрезвычайно любопытно…

Вот надо бы уточнить и узнать, тот ли это синтез, а если тот, может, как-то технологию добыть. У нас-то все сплошь чилийская селитра, а с ней вроде был какой-то крупный облом в самом начале войны. Да, впрочем, с чем только обломов не было.

— Митя, а ты своего товарища поспрашивай, только так, вскользь, чтобы не подумал, что интересуешься. Ну и других, кто в это самое Карлс… Карсл… — неожиданно запнулся я.

— Карлсруэ, — подсказал Митя.

— Да-да, и всех, кто туда, ездит, тоже аккуратно расспроси. И сразу дай мне знать.

— И мне тоже, так?

— И Савве Тимофеевичу тоже.

Как ни странно, в теплом Провансе ночью было холодно, рамы-то одинарные, все в расчете на южный климат. Зимой в номера подавали грелки и длинные мешочки, набитые песком — класть под двери, чтобы не дуло. Дуло, конечно, исчезло, но сильно теплее не стало, так и кутался всю ночь в два одеяла, но на удивление отлично выспался.

И даже видел вещий сон. Про бакелит, ту самую американскую пластмассу. И про карболит, как его называли у нас. Вот в старых-старых фильмах у американских детективов и советских наркомов такие черные телефоны на столах стоят, так это как раз бакелит. И про феродо приснилось, тормозные колодки из бакелита и асбеста.

Интересно мозг работает, может, надо чаще на холоде спать?

А так Мите сразу две дороги в жизни — как закончит через два года университет, может азотом заниматься, может пластмассами, и там и там впереди планеты всей. Ну, не всей, но на острие прогресса уж точно.

Утром неугомонный Морозов потащил нас гулять на Colline du Chateau. Виды оттуда, конечно, потрясающие — замки-то строили на возвышенностях, вот с этой известковой скалы такие панорамы открывались, что закачаешься.

От самого замка и более поздних бастионов почти ничего не осталось, срыли по приказу Короля-солнце, но Савва Тимофеевич нашел, чем удивить. Чуть ниже по склону лежало старое кладбище Шато, на аллеях которого, среди беломраморного изобилия, стояла черная статуя длинноволосого бородатого человека в старомодном сюртуке и со скрещенными на груди руками.

— Вот, известный колокольных дел мастер… так?.. на всю Россию трезвон поднял!

Бог ты мой, да это Герцен!

— Concession a perpetuite, — я уставился на выбитые на постаменте буквы, пытаясь расшифровать этот девиз, но затупил и завис.

— Вечное владение… писал, писал, по эмиграциям скитался, а всего себе вечного выписал могилу на кладбище.

— Ну, не скажите. Российское болото взбаламутил.

— А толку? Нам должно работать… только работа дает смысл в жизни, работа обогащает мир и человека…

— То есть, работать ради прибыли? — влез Митя со своим максимализмом.

— Нет, не деньгами… так?.. а сознание мое, меня как личность. Ради одной прибыли работать неинтересно. Ну купишь особняк, выезд богатый, или там брильянтов…

Я мысленно продолжил — футбольный клуб, яхту в двести метров, остров на Карибах…

— А дальше-то что? С собой не заберешь… так?.. вон там, видишь? Вилла Valrose, три года вся Ницца с округой строила. Фон Дервиза, воротила был первейший… Нахапал на казенных железнодорожных подрядах, дом в несколько миллионов встал… И что? Тридцати лет не прошло, как помер — и уже не помнят… А вот твои немцы если смогут, всю землю накормят… так?.. это по настоящему, это надолго.

Угу. И еще понаделают отравляющих газов.

***

Морозов и Федоров на вокзале усадили Митю в поезд на Цюрих, а меня отправили в другую сторону.

Вот тут пожалеешь, что латыни не учился — с итальянцами на немецком или английском объясняться бессмысленно. На французском же через пень-колоду, но с грехом пополам и пересадками добрался я до Бари, где начинается “каблук” итальянского сапога. И до глухой виа Лючера на задворках станции, куда я попал уже совсем в темноте. Сам бы я ее хрен нашел, заблудился в местных закоулках, да выручила, как обычно, международная солидарность трудящихся — встретили меня еще на вокзале тутошние анархисты, встретили и довели до нужного места.

На путях посвистывали паровозы и лязгали буфера вагонов на сортировке, за углом, судя по крикам, происходил семейный скандал. Или не скандал — в Апулии народ экспрессивный, может, они так друг другу радуются.

С номерами на домах было совсем худо, но улочка небольшая и вскоре я остановился у маленького домика, вполне подходившего под описание. За окнами, прикрытыми ставнями-жалюзи, несколько голосов тянули печальную песню, шедшую совсем вразрез с моими представлениями об итальянских мелодиях. Но после небольшой паузы хор внезапно грянул разудалую Hey, hey, daloy politsey и после слов Daloy samoderzhavyets v’rasey я понял, что пришел по адресу.

В последний раз с Маней Вильбушевич мы виделись лет восемь тому назад, когда Зубатову прикрутили фитилек и он был вынужден распустить Еврейскую независимую рабочую партию, а я переправлял активистов в Палестину. Маша поначалу пыталась осесть в Италии, но вскоре перебралась в Яффу, вышла там замуж, стала организатором отрядов самообороны, пропагандировала создание протокиббуцев, в общем, была при деле.

Из России буквально за день до меня прибыла группа Иосифа Трумпельдора, которого мы выцепили еще в японских лагерях военнопленных. Ну в самом же деле, выдающаяся личность — мало ему, что еврей, так еще и Георгиевсикй кавалер! Правда, полный бант достался ему ценой потери левой руки, но боевого характера это никак не изменило и после возвращения из плена он по-прежнему агитировал за переезд в Палестину и создание там… артелей. Ага, сельскохозяйственных. Ну наш же человек, сто процентов, как такому не помочь? Да, через Одессу было бы короче, но у Маши случились дела в Италии, и мне надо было туда же, так что я оплатил группе Иосифа проезд до Бари и организовал встречу.

— Добрый вечер, Михаил Дмитриевич! — обрадованно вскочила Маша, такая же веселая и круглолицая, как и раньше.

— И вам шалом алейхем!

— Алейхем шалом… добрый вечер… шалем у-враха… — вразнобой ответили мне.

— Уже перезнакомились?

— Да, спасибо! Иосиф точно тот человек, который нам был нужен!

Мы помянули некоторых общих знакомых, Маша рассказала о Гоце, взявшем на себя всю работу по созданию и обеспечению подпольной структуры на Ближнем Востоке, а я передал ей свежий списочек выехавших в Палестину. И напомнил про Гришу Радомысльского, присовокупив, что он хороший организатор, только его, бывает, заносит, и надо в кулаке держать. Маша кивнула и перешла к делу.

— Мы сейчас формируем организацию самообороны, очень нужны люди, особенно понимающие в военном деле, вот как Иосиф.

— Я помню, и всех, кого могу, направляю к вам.

— И оружие нужно.

— Тетенька, дайте воды напиться, а то так есть хочется, что переночевать негде… — неожиданно поддел Машу солдатской шуткой Трумпельдор, придав своему вытянутому лицу максимально просящее выражение, но она только рассмеялась.