Страница 5 из 19
Еву мучили угрызения совести.
– Мамуся, – тихо сказала она, пока мать плакала навзрыд в ее объятьях, – они ведь приходили еще и за тобой тоже. И за мной.
Мамуся всхлипнула.
– Этого не может быть. Ты – француженка.
– Я – еврейка. Они так считают.
В этот момент из комнаты девочек раздался пронзительный крик:
– Мама? Мама, ты где? – Это был тоненький и напуганный голос старшей из них – Колетт.
Мамуся с болью посмотрела на Еву.
– Мы должны пойти за отцом, – прошептала она и крепко стиснула руку дочери. – Мы должны спасти его.
– Не сейчас, – твердо ответила Ева, когда Колетт снова стала звать маму. – Сначала нужно придумать, как спасти самих себя.
Глава 3
Час спустя наступил рассвет и принес с собой безмолвный хаос. Улица под окнами квартиры Фонтенов заполнилась людьми, но тишина стояла почти абсолютная. Соседи собирались кучками, перешептывались, и ни на ком из них не было желтых звезд. Этой ночью из квартала Маре исчезли все евреи.
– Мы должны найти отца, – сказала мать Евы, обхватив себя руками и раскачиваясь на диване.
Две маленькие девочки, все еще одетые в ночные рубашки, сидели на полу и удивленно смотрели на нее. Наконец Ева глубоко вздохнула, отвернулась от окна, прошла по комнате и опустилась на колени между ними. Одной рукой она обняла Колетт, другой – Симону.
– Никуда мы не пойдем, – сказала она наигранно веселым голосом, крепко сжимая плечи девочек. – Сначала дождемся возвращения мадам Фонтен.
– Когда придет мама? – захныкала Колетт. Она чувствовала атмосферу страха, пропитавшего комнату, но не понимала, что происходит.
– Скоро, моя дорогая. – Ева натянуто улыбнулась. – Не стоит волноваться.
– А почему мадам Траубе так боится?
Ева посмотрела на мать, которая была бледной, как неиспеченный багет.
– Она не боится, – сказала Ева достаточно твердо, чтобы привлечь внимание матери. Мамуся подняла на нее глаза и посмотрела отсутствующим взглядом, а Ева добавила:
– Просто плохо себя чувствует. Правда, мамуся? – Но ее мать так ничего и не ответила.
Колетт на мгновение заглянула Еве в глаза, и тревога исчезла с ее лица.
– Может, мне что-нибудь принести для нее, чтобы развеселить?
– Какая чудесная мысль, Колетт. И почему бы тебе не взять с собой Симону?
Колетт кивнула с серьезным видом, взяла сестру за руку и повела ее в их комнату.
Как только девочки скрылись из вида, Ева обратилась к матери:
– Ты должна собраться.
– Но отец…
– Его увезли, – твердо сказала Ева, хотя ей не удалось унять дрожь в голосе. Страх всегда находит щелочки, через которые ему удается прорваться наружу. – Мы обязательно придумаем, как добиться его освобождения. Обещаю. Но если и нас тоже арестуют, мы ничего не сможем предпринять.
– Но…
– Я прошу тебя. Я должна выяснить, как…
– Мадам Траубе? – Голос Колетт прервал их тихий диалог, они обернулись и увидели, что четырехлетняя девочка стояла в дверях с бумажной короной на голове, а в руках держала маленькую металлическую тиару. Колетт подняла ее вверх. – Когда мне бывает грустно, я иногда играю в переодевания. Хотите, вы будете принцессой, а я – королевой?
– Переодевание? – с удивлением спросила мамуся.
– Это такая игра, когда вы притворяетесь кем-нибудь другим. – Колетт нахмурилась. – Мадам Траубе, неужели вы не знаете про игру в переодевания?
Мамуся ничего не ответила, но Еву вдруг осенило.
– Ну конечно, – пробормотала она, и ее сердце учащенно забилось. Она вспомнила, что отец говорил ей про месье Гужона. Если отец заплатил своему начальнику, чтобы он помог ей, разумеется, он придумает что-нибудь и для мамуси. Они с мамусей станут другими людьми, по крайней мере, по документам – это ведь так похоже на игру в переодевания. Только ставки в ней невероятно высоки.
– Мадемуазель Траубе, а вы не хотите тоже поиграть?
Ева опустилась на колени рядом с девочкой.
– Нет, Колетт, но ты дала мне замечательную идею. Присмотрите за мадам Траубе, хорошо? – Она обернулась к матери и добавила: – Мамуся, если придет мадам Фонтен, все равно оставайся в ее квартире, что бы она ни говорила. Я постараюсь вернуться как можно быстрее.
– Но куда ты собралась?
– Я должна встретиться с человеком, который нам поможет.
Вернувшись в свою квартиру, Ева на ощупь пробиралась в темноте, радуясь тому, что сквозь шторы проникало немного солнечного света и она могла видеть очертания мебели. Ева так хорошо знала обстановку в комнатах, что в нормальных обстоятельствах смогла бы пройти по ним в кромешной тьме, но теперь у нее кружилась голова и она не доверяла себе. Кроме того, она не доверяла соседям, которые могли выдать ее, если бы услышали, как она ходит по комнатам, в которых никого не должно быть.
Неужели кто-то из них донес на ее семью? Еще можно было понять, как в списках тех, кого должны были отправить в трудовой лагерь, оказались ее родители, иммигрировавшие из Польши, когда им было по двадцать с небольшим лет; ведь Жозеф предупреждал ее насчет евреев, родившихся за границей. Но кто добавил в список и ее имя? Тот, кто хотел, чтобы и она исчезла и квартира освободилась? Траубе жили здесь больше двадцати лет, и, бесспорно, их квартира была одной из лучших в доме – в два раза больше почти всех остальных квартир. Могла ли зависть и алчность превратить кого-то из соседей в предателя?..
Ева прогнала от себя эти мрачные мысли. У нее не было времени предаваться гневу. Нет, ее единственная задача заключалась в том, чтобы увезти мать в безопасное место как можно дальше от Парижа. После облавы они, разумеется, не могли больше ходить с желтыми звездами на груди, но и просто избавиться от них было еще опаснее. Если они пойдут на этот риск, то после встречи с французским полицейским или немецким солдатом, который попросит у них документы, их могут тут же арестовать за то, что они оставили свои звезды дома. Нет, они должны стать абсолютно другими людьми. Ключ к спасению находился в любой из этих безмолвных громоздких пишущих машинок, которые заполняли их гостиную.
Она отнесет одну из них месье Гужону, это станет ее пропуском в префектуру. Папа говорил, что его старый начальник обещал изготовить для нее поддельные документы. Она должна убедить его сделать такие же для мамуси. Это была их единственная надежда.
Ева тихо прошла в родительскую спальню, где взяла три самых лучших платья матери, несколько блузок и юбок, запасные туфли и тяжелое пальто, хотя июль выдался знойным. Но кто знает, сколько им придется скрываться? Она положила все вещи в потертый семейный кожаный чемодан.
В своей комнате она взяла три платья, брюки, юбку, несколько блузок, пальто и ботинки и также сложила их в чемодан. Затем нашла carte d’identité[5], на котором жирными заглавными буквами было отпечатано слово JUIVE[6]. Удостоверение ее матери выглядело еще хуже, на нем была еще отметка о том, что она – еврейка, родившаяся за рубежом, и ей запрещены перемещения.
Она закрыла чемодан и вернулась в гостиную, где положила одну из машинок в чехол, заткнув под нее удостоверения личности, принадлежавшие ей и матери. Возможно, они понадобятся месье Гужону, когда он будет изготавливать для них поддельные документы.
Оставив чемодан в прихожей, она закрыла дверь квартиры и быстро направилась к лестнице, низко опустив голову. Ее рука так сильно сжимала ручку чехла пишущей машинки, что побелели костяшки. Ева сильно рисковала, выходя на улицу без звезды. Но она рассчитывала, что полицейские, занятые арестами других евреев, не обратят на нее особого внимания, тем более если она будет держаться уверенно. В конце концов, какой еврейке придет сейчас в голову направиться в самый центр Парижа, да еще и с улыбкой на губах?
5
Удостоверение личности (фр.).
6
Еврейка (фр.).