Книга утраченных имен

– Это тоже так печально, – сказала мамуся и посмотрела на Еву, которая тихо проговорила слова соболезнования.

Мадам Барбье выслушала их и кивнула.

– Как вы понимаете, я не питаю симпатии к немцам, даже если этот старый дурак Петен готов вылизывать им сапоги. За мою Францию мой муж воевал в великой войне, а сын отдал свою жизнь. – Она взглянула на Еву, ее глаза полыхали огнем. – И я надеюсь, что вы, мадемуазель, тоже будете сражаться за эту Францию. А теперь прошу прощения, но я уже закончила трапезу. – Она резко встала, отодвинув стул от стола, и взяла свою тарелку. В этот момент Ева заметила, что по ее щеке катилась слеза.

– Мы ничего им не должны, – пробурчала в скором времени мамуся, нарушив тишину, которая воцарилась с уходом мадам Барбье.

Ева вздохнула:

– Ты ошибаешься. Мне никогда бы не пришло в голову подделывать документы аргентинского посольства. А если бы даже и пришло, я просто не имею представления, как их делать.

– Итак, священник сообщает тебе нужные сведения, мадам Барбье готовит для нас еду. И что получается?

– Но мамуся, это лучшее, что мы ели за последние два года.

Мамуся отвернулась.

– Но это не значит, что мы должны делать то, чего не хотим.

– А если я хочу им помочь?

– Ты ведь даже не знаешь, во что ввязался этот священник.

– Он помогает людям. И, вероятно, я должна сделать то же самое.

Мамуся крепко сжала зубы.

– Если тебе что-то и нужно сделать, moje serduszko[11], то это позаботиться о своей семье. Не забывай, Франция повернулась к нам спиной. И к тебе тоже. – С тяжелым вздохом она продолжила трапезу, а Ева смотрела, как она ест, и внутри у нее все сжималось от собственной беспомощности.

Может быть, Франция и повернулась к ней спиной. Но означало ли это, что Ева должна поступить так же, когда на карту поставлены человеческие жизни?

В опустевшей кухне она помогла матери убрать со стола и вымыть посуду, а затем ополоснула лицо и в сумерках вышла из пансиона, чтобы встретиться с отцом Клеманом.

Тяжелая дверь церкви оказалась незапертой, но внутри было темно и тихо, лишь слабо поблескивали язычки нескольких догоравших свечей. Еве показалось, что статуя Иисуса над алтарем наблюдала за ней. Ева не понимала, стоит ли ей насторожиться, или причин для опасения нет. На что она рассчитывала? Что отец Клеман радостно встретит ее и расстелет перед ней красную ковровую дорожку? Она на мгновение замерла, а затем направилась к двери справа от кафедры. Та тоже не была заперта.

Отца Клемана Ева там не нашла, но пустая комната выглядела так, словно здесь все было подготовлено к ее приходу. Окна с витражами были занавешены, из-за чего у Евы создалось впечатление, будто она очутилась в подземелье. Помещение освещали три светильника, и еще один стоял на столе в центре. Ева осторожно вошла, закрыв за собой дверь. Ее глаза удивленно распахнулись, когда она увидела, что находилось в самом центре стола. Официальный бланк аргентинского консульства, а под ним – несколько чистых листов плотной бумаги, а также ручки для каллиграфии с красными, синими, черными и фиолетовыми чернилами. Слева от лампы ее поджидала старая пишущая машинка, завидев которую ее отец с радостью тут же начал бы ее осматривать. На углу стола лежала книга в кожаном переплете – та самая, с позолоченным корешком, которая, по словам отца Клемана, была напечатана в 1732 году.

– Отец Клеман? – тихонько позвала она. Но ответом ей послужила лишь тишина. Через несколько секунд она осторожно села на один из двух стульев, стоявших около стола, и взяла оригинальное письмо из аргентинского консульства. Формат стандартный, а печать, как казалось на первый взгляд, довольно легко подделать. Она подождала еще минуту, затем взяла чистый лист и вставила его в пишущую машинку. Сначала она напечатает письмо по предложенному образцу, а уж потом займется шапкой бланка и печатями.

Она рассеянно напевала себе под нос, пока печатала официальное письмо, в котором говорилось, что Лео Траубе, проживавший в Париже на улице Эльзевир, родился в Аргентине, а потому не может быть арестован по приказу немецких властей. Она написала, что вследствие этого его надлежит немедленно освободить. Закончив печатать, Ева подделала размашистую подпись дипломата, после чего взяла черную ручку и принялась копировать шапку консульского бланка.

Далее наступила очередь красно-синей печати, и Ева подвинула к себе старую религиозную книгу в кожаном переплете, чтобы зафиксировать лист, пока она будет над ним работать. Когда она рисовала печать, ее мысли витали где-то далеко, так часто бывало у нее в моменты творчества. Она ощущала ритм своего дыхания каждый раз, когда ее перо касалось бумаги. Постепенно печать на листе стала обретать форму, а в ее душе просыпаться надежда. Она понимала, что справилась.

Ева уже почти закончила с печатью и рисовала синими чернилами солнце, когда звук открываемой двери заставил ее вернуться в реальный мир. Она вскрикнула и подскочила на месте, сжимая в руке поддельное письмо. Из тени между двумя рядами книжных полок появился молодой человек, в этот момент Ева потянулась за настоящим письмом из аргентинского консульства. Она схватила его и спрятала вместе с фальшивым за спину, заткнув за пояс своей юбки.

Мужчина молча уставился на нее. У него были черные волосы, а глаза в мерцающем свете ламп казались не то зелеными, не то светло-карими. Он был смуглым, с квадратной челюстью, широкими плечами и узкой талией. Выражение его лица было абсолютно безучастным.

– Добрый вечер, месье. – Ева старалась говорить непринужденно и простодушно, но ее голос срывался.

Не меняя выражения лица и не отрывая от нее глаз, он скрестил на груди руки:

– Что вы здесь делаете?

Ева одарила его нервной наигранной улыбкой и стала шарить рукой по столу.

– Да так, решила немного почитать, – ответила она и схватила книгу в кожаном переплете.

– «Послания и Евангелия», – сказал он, немного наклонив голову, чтобы прочитать название на корешке. – Ах да. Ничто так не услаждает чувства, как это двухсотлетнее пособие для еженедельных месс.

Ева почувствовала, как загорелись ее щеки.

– Видите ли, я человек верующий. Отец Клеман сказал, что я могу сюда приходить.

Мужчина по-прежнему не двигался с места.

– Да, он всегда поддерживал любителей религиозной литературы вроде вас.

– Это так.

Он снова смерил ее долгим взглядом. Еве хотелось отвернуться, но сделать этого она не могла.

– Полагаю, – сказал он наконец, – вы и есть печально известная Колетт Фонтен?

Ее сердце бешено забилось. Неужели отец Клеман предал ее? Или это была мадам Барбье?

– Вы так и будете сидеть, словно изваяние, мадемуазель? – сказал мужчина, не дождавшись ее ответа. – Отец Клеман рассказал мне о вас все.

Ева удивленно моргнула, а затем наконец-то отвела взгляд.

– Не понимаю, о чем вы.

Он сделал шаг ей навстречу, потом еще один. Теперь он стоял так близко, что Ева чувствовала его теплое дыхание на своем лбу, она уставилась на свои ноги, не в силах поднять глаза.

– Мне кажется, все вы понимаете. – При этих словах он обхватил ее рукой, почти что обнял; она вскрикнула. Что это было? Он пришел, чтобы арестовать ее? Мужчина отступил. Ева почувствовала облегчение, но лишь на мгновение. Она похолодела с ног до головы, когда поняла, что в руках он держал бумаги, которые она пыталась спрятать за пояс юбки.

– Я… я могу это объяснить… – проговорила она.

– Вам не нужно было так кричать, – сказал он как ни в чем не бывало и стал рассматривать документы. – Люди снаружи могли вас услышать. Вы же не хотите, чтобы нас рассекретили?

– Чтобы нас… что?

Он поднял глаза.

– Рассекретили, – повторил он медленно, словно разговаривал с ребенком. – Вы, конечно, знаете, что никто не должен знать об этом тихом месте. Отец Клеман сказал, что вы произвели на него впечатление умного человека, но если вы не понимаете таких простых вещей, то, похоже, он вас переоценил.

11

Сердечко мое (польск.).