Страница 20 из 28
Шли звонки от коллег, с которыми Лариса когда-то трудилась в многотиражках, и которых теперь жизнь разбросала по разным углам города. Кто хвалил, кто поругивал за излишнюю резкость, а кто и просто говорил, что она сумасшедшая, сующая свою бестолковую башку куда не следует.
Позвонили даже из Союза журналистов, куда её не так давно приняли, сказав, что зауральская журналистика крепнет.
Провинциальное медиа-сообщество, не избалованное яркой событийностью, бурлило так интенсивно, что в конце концов Лариса вынуждена была отключить телефон. Иначе за болтовнёй, пусть даже приятной, не успеть к завтрашнему утру отшлифовать «Крота».
Она будто на крыльях летела: сбывалось желание о выстраданной публикации. Вся нервотрёпка, все комплексы и неудачи последних дней ушли куда-то, сделались неважными, не заслуживающими внимания. Главное сейчас – сделать стоящий материал. Он должен быть живым, ёмким, достоверным, чтобы страшная фигура убийцы была прорисована во всей своей уродливости. Пусть читатель хорошенько рассмотрит эту нечисть, этого выползка из иного мира, иной реальности. Мира, который делает заявку на помыкание жизнью других людей, недосягаемо лучших и светлых.
Иногда она прерывала работу и задумывалась, потом с жаром возвращаясь к долгому рассказу Кротовой…
Стоп! А ведь та прямо говорила, что Валерий – преступник, может, даже убийца. И тут же, будто спохватываясь, быстро начинала осекать себя: она-де точно ничего не знает, это девочки на что-то такое намекали. Так знала о готовящемся злодействе, о доле несчастных парней, или нет? И если знала, то почему хотя бы ей не сказала, если уж сама побоялась заявить в прокуратуру и милицию? Непросто всё в этом семействе, как непросто! Но ей, Ларисе, прежде чем подозревать, тем более осуждать Елену Николаевну, надо бы до конца выяснить, что там у них произошло за последнюю неделю.
Выяснит, но это позже. Сейчас – текст, который будут передавать из рук в руки многие её земляки.
Как и было обещано, материал поступил в секретариат утром следующего дня. Лизетта не без ехидцы сузила глаза:
– Что это с тобой, Ларочка? Не приболела ли? Или визит в ОБЭП дисциплинку подтянул? Сдаёшь всё в срок и в полном объеме… Ладно, не дуйся. Давай посмотрим, как лучше твоего бандюгу заверстать.
Лариса тут же простила вечные подковырки ответсека. Ей очень нравилось, когда секретариат приглашал поработать вместе. Ещё в процессе написания материала она мысленно представляла, как публикация должна выглядеть на полосе. Здесь заставка, здесь подводка, там выделенные врезы… И очень радовалась, если её видение совпадало с секретарским макетом. Не ожидая дополнительного приглашения, она порхнула поближе к Вешкиной.
Но только-только они углубились в работу, как в секретарскую заглянула Ниночка:
– А, вот ты где, Лара. Беги, дорогая, скорее к шефу, он опять без тебя, как без рук.
Лариса вопросительно глянула на Лизетту – мол, что за оказия? – но та тоже недоумённо пожала плечами. Похоже, на этот раз даже вездесущая Вешкина была не в курсе дел Триша. Придётся отрываться от интересного занятия…
Как Лариса уже привыкла, она застала главного стоящим к двери спиной и внимательно считающим ворон за окном. Она на цыпочках пробралась к его столу и села, расправив свою новую клетчатую юбочку-клёш. Не оборачиваясь, Триш глухо спросил:
– Крота своего сдала?
– Как и договаривались. Уже макет готовится, после обеда верстаемся.
– Вот что Лебедева… – Триш еще помедлил, потом резко повернулся, и в Ларису упёрся недобрый взгляд, обещающий мало хорошего.
– Вот что, Лебедева! – Теперь голос зло вибрировал. – Верстки никакой не будет. Материал в номер не пойдёт. Не будем публиковать твоего Кротова. Ни-ко-гда!!! Тему по двойному убийству, где он замешан, освещать только в объеме официальных сообщений. Да и то по минимуму. Ясненько? Тебе, спрашиваю, всё ясно?
– Борис Ильич!? – она вся разом, от причёски до задорной юбочки, подалась в сторону непонятно с чего вызверившегося шефа.
– Я, Лебедева, в конце концов, начальство для тебя, или кто? – от непереносимого вопроса в её глазах Триш вдруг взорвался и заорал. Таким его Лариса ещё не видела. – Я тебя спрашиваю: могу я отдать распоряжение без того, чтобы отчитываться перед подчинёнными, почему это, да как, да зачем. Надо так, и весь сказ! У меня ТАМ (он выразительно потыкал в потолок) свои начальники есть, и я их не переспрашиваю, когда получаю команды, Вот и ты изволь исполнять, а не вопросами дурацкими меня тут изводить!
Он ещё что-то кричал, но Лариса уже не слышала, не понимала смысла слов. Она тяжело поднялась и пошла прочь из кабинета. В висках стучало одно: почему? зачем?
Плохо соображая, она прошла мимо вытаращившейся Ниночки, спустилась на второй этаж к Лизетте. Прошептала, что материал опять снят неизвестно почему. Лизетта подхватилась было бежать по начальству, но, подумав, тормознула, подошла к Ларисе:
– Валерьянки, может?
– Нет, Елизавета Григорьевна, я пойду. Сокольский в редакции?
– На месте. Шагай к нему и не думай, что только твои материалы с номеров слетают. Шагай!
Едва Андрей Романович открыл дверь, она упала ему на руки и захлебнулась слезами. В их безудержном потоке плескалось всё горе человека, поднявшегося в своём творчестве над обыденностью мира и вдруг сбитого неизвестно откуда пущенной стрелой недоброго чужого умысла:
– Журналист я, или козявка какая, что с моими работами можно вот так, ничего не объясняя? Разве заслужила, чтобы меня из кабинета почти что пинками выставляли? И вообще почему опять этого Крота треклятого снимают? Что этот бандит за фигура, если из-за него можно кого угодно втоптать в грязь? Что мы тогда за четвёртая власть, если нами крутят, как хотят? Ты, Романыч, что-нибудь понимаешь? Скажи, если что знаешь!
Сокольский бережно отстранил от себя заходящуюся в рыданиях женщину, подвёл к уютному креслу в уголке кабинета, помог устроиться и достал уже знакомую, хотя и сильно обмелевшую коньячную тару. Постепенно она затихла, подошла к зеркалу поправить макияж, и снова села в кресло. Но теперь перед ним была уже не та Лариса, которая от разочарования и унижения не могла совладать с эмоциями. Решимость вышедшего на охоту большого зверя сквозила в плотно сжатых полных губах, она готова была всеми силами отстаивать свои права и профессиональную честь.
– Ну, вот другое дело. Слезами ничего не поправишь. А на Триша ты не сердись. Он тоже сорвался на тебя не просто так. Он ведь не сам себе велосипед. Думаю, ему сверху приказали Крота не трогать. И ты с твоей осведомлённостью не можешь не понимать, кто отдаёт подобные приказы. А если такой приказ не выполнить, не только Триш, а и вся наша газетёшка накроется медным тазом. Надеюсь, с этим ты согласна? Власть властью, но на любую власть, особенно на четвёртую (тут Сокольский грустно усмехнулся), всегда найдутся любители накинуть удила. Придёт время, наш Ильич ещё к твоей ручке с извинениями приползёт. Думаешь, ему не хотелось скоренько запихнуть в номер такой жареный материал? А выше головы – или главы!– не прыгнуть. В этом городе – никому.
– Ты думаешь, чинуши мэрии перестраховываются? – тихо и зло спросила Лебедева.
– Если бы только чинуши, было бы полдела. Но тебе ли Лорик, не знать, кто такой Валерий Кротов, и за какие ниточки он дёргает. Я, честно сказать, очень удивился, когда Триш всё же дал команду ставить твой материал. Предполагал ведь, что добром это не кончится. Так и вышло. Тебя только жаль – попала бедная баба в чужие разборки. Ладно, давай малость подлечим нервишки.
Сокольский плеснул Ларисе и себе, достал откуда-то коробку конфет, включил чайник и отключил телефоны, оставив рабочим только тот, что соединял с Тришем. Лариса, уже окончательно взяв себя в руки, постепенно отходила от пережитого стресса. Они почти до обеда чаёвничали с Романычем, обмениваясь производственными и всякими другими новостями. Лебедева наконец-то посвятила его в суть встречи с Васильевым и в содержание некоторых материалов ОБЭПа. Требовалось немало времени, чтобы свыкнуться с тем, что её большая, важная и глубокая работа не увидит свет…