Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 17 из 104



Глава 5

Событие двенадцатое

Однажды в мастерскую Питера Пауля Рубенса пришёл состоятельный заказчик и попросил написать для него картину с изображением Марии Магдалины.

Рубенс, подумав, спросил:

— До грехопадения или после?

— Желательно во время, — решительно ответил заказчик.

Ованнес Геворкиевич Айвазян он же Иван Константинович Айвазовский умер давно. Прожил хорошую и длинную жизнь, нарисовал кучу картин, в том числе "Спасение в шторм". Именно она и висела на стене этого полуподвального комиссионного магазинчика. Брехт её отлично знал, и ни с какой другой бы не спутал. Эта картина висела у него на стене в его московской квартире. Нет, Иван Яковлевич не был подпольным миллионером и безумным коллекционером, тратившим последнюю копейку на свою страсть, тоже. Просто, когда квартиру в Москве купил и сделал ремонт, то, выбирая обои на зал, взял в сине-зелёных тонах, потом шторы с тюлью в тон подобрал и даже ковровое покрытие, получилось эдакая сине-зелёная морская комната, не хватало только картин пары штук на стенах с синим морем и кораблём. Посмотрел в интернете, вспомнив главного мариниста Айвазовского, и наткнулся на "Спасение в шторм". С ходу понравилась. Ну, оригинал не достать. Нашёл фирму, которая делает копии печатью на ткань и даже потом мажет на них краски для достоверности. Две картины заказал у них. Вторую тоже у Айвазовского позаимствовал, называется: «Корабль в бушующем море».

Вот сейчас прямо со стены на Брехта его такая привычная картина и смотрела. Задумался, вспоминая отжатую у него квартиру, вздрогнул даже, когда его за рукав дёрнули.

— Товарищ, вы хотели сдать на комиссию кольцо. Показывайте, — точно еврей. На постаревшего Макаревича похож. Невысокий, лохматый, кучерявый, седой. Улыбка одобряющая.

— У меня заготовка на кольцо, — Иван Яковлевич вынул из кармана приготовленный заранее царский червонец.

«Макаревич» оглянулся встревоженно, но магазин был пуст. Парочка, что выбирала кольцо уже ушла, так и не купив ничего.

— У вас эта заготовка в одном экземпляре или ещё есть? — Семён Абрамович положил монетку на весы, бросил гирьки и, уравновесив, удовлетворённо кивнул головой.

— Есть. Если в цене сойдёмся.

— А какая цена вас устроит? — и опять доброжелательно улыбнулся, типа, дорогой товарищ, всё для вас, дадим лучшую в СССР цену.

— Рублей тридцать.

«Макаревич» просиял.

— За грамм.

Макаревич скис.

— Давайте считать, молодой человек. Пусть восемь грамм. Я знаю, сколько весит ваша заготовка, — поднял руку дядя, видя, что Брехт недоумённо вскинул брови, — потом пересчитаем, нам главное выйти на коэффициент. Не правда ли?

— Пусть.

— Итак, восемь грамм по десять рублей за грамм. Теперь округлим и получим девяносто рублей. Видите, я даже добавил, — и честно лыбится.

— Хрена с два! Пойдём мы. Тридцать на восемь — будет двести сорок, пусть без округления. Теперь сравним. Девяносто и двести сорок. Вы таки увидели в нас лохов?! Пойдём мы.

— Молодой человек, рассказать вам шутку? Дело-то подсудное, если к нему присмотреться. Так вот шутка. Всю жизнь я мечтал стать капитаном. Сяду в тюрьму по вашей милости и так как образование у меня медицинское, то капитаном я и стану. Даже капитаном дальнего плавания, буду в тюремной больничке на дальняк судно выносить. Сто рублей. И это крайняя цена.

— Да-а, были цены в наше время… Всё же пойдём мы, — Брехт и правда развернулся, и потянул Ваську к выходу.

— Сто десять! — выстрелил ему в спину «Макаревич».

— Двести тридцать девять.

— Где вас учили торговать, молодой человек? — горестно вздохнул Семён Абрамович.

— Двести сорок. Так лучше, а то запутаемся у меня ведь их не одна, точно запутаемся.



— Я вас понял, товарищ, если их больше десяти, то сто пятьдесят, — от сердца ведь и точно оторвал.

— Десять кило.

— Товарищ, не морочьте мне то место, где спина заканчивает своё благородное название!

— Десять килограмм и не меньше двухсот рублей за монету. Или мы всё же покидаем ваше заведение,

— Один момент. Десять тысяч делим на восемь целых восемь десятых — получается тысяча сто тридцать. Если умножить на двести — получится больше двухсот тысяч рублей.

— Двести двадцать шесть тысяч, — уточнил, именно на такую цифру и нацелившийся Иван Яковлевич.

— У меня нет при себе таких денег. А с ценой я согласен. Если вы не шутите.

— И что? — не понял Брехт.

— Зайдите завтра и мы оформим наш небольшой гешефт.

— Нет, завтра я уезжаю.

— Хм. Три часа. Быстрее не получится, — закатил глаза «Макаревич». Считал, или маршрут прикидывал.

— Хорошо. Семён Абрамович, а вот эта копия Айвазовского у вас почём? — как память из той жизни.

— Ха, копия. Это подлинник. Там и подпись есть.

— У меня дома висит копия картины "Спасение в шторм" и там тоже есть подпись.

— Двести двадцать шесть тысяч, говорите. Двести и этот подлинник, — стал очень неулыбчивым «Макаревич».

— Договорились. Зайдём через три часа. Пошли Василий.

Событие тринадцатое

Хочешь ворочать миллионами?

Устраивайся на монетный двор грузчиком.

Я узнал, что такое большие деньги, когда купил увеличительное стекло.

— Побежали домой, — как только они отошли от магазинчика полуподвального, громким шёпотом скомандовал Иван Яковлевич китайчонку.

— Зачем? — вот любознательный.

— Двести тысяч рублей — это приличные деньги. Да, даже большие деньги. А все эти ломбарды и комиссионки связаны с преступниками. Уверен на сто процентов, что как только деньги окажутся у нас, на нас начнётся охота. — Брехт потянул Ваську в какой-то переулок, и они вышли на улицу с одноэтажными домами.

— Так давай я у отца возьму машину, — еле поспевая за Брехтом, тоже свистящим шёпотом предложил Васька.

— Давай для начала вооружимся.