Призраки Гарварда

Кади старалась держать вопрос «почему» под замком, но зачастую не думать об Эрике было сродни попыткам затолкать пляжный мячик под воду. Кади приучила себя пробегать цепочку вопросов и конкретных, неизменных ответов – контрольный перечень перед эмоциональным пике. Почему Эрик изменился? Потому что он шизофреник. Почему Эрик выбрал смерть? Он не выбирал, это все болезнь. Может, это она, единственная сестра, его подвела? Нет, никто не виноват.

Но верила ли она в это?

Каждый божий день Кади просыпалась с одними и теми же вопросами и каждую ночь силилась заснуть, терзаясь незнанием. Если ответы и существовали, то они здесь, в Гарварде.

Не отправиться сюда – трусость, а Кади уже достаточно пробыла трусихой. Она в долгу перед Эриком. Это меньшее, что она могла сделать.

Ей не хотелось здесь находиться. Но так нужно.

Кади еще раз посмотрела через двор на общежитие, где Эрик провел первый курс. Он был так счастлив, взволнован, полон надежд. Кади с теплом вспомнила, как три года назад помогала ему заселиться. Прикинула, где его бывшая комната, обвела взглядом фасад здания… Вот, на четвертом этаже, крайнее окно слева в центральной секции; спальня Эрика выходила на Гарвард-ярд, и в стекле отражалась яркая зеленая, желтая, оранжевая листва вязов, танцующая на ветру. Ударил новый порыв, и цвета сдвинулись, уступая место силуэту за стеклом.

По спине Кади пробежали мурашки.

Ей показалось, будто она увидела его рыжие волосы, но это было лишь отражение еще одного дерева.

Кади замерла, желая, чтобы миг повторился вновь.

Глава 2

Пять месяцев назад Кади сидела между родителями на похоронах Эрика. Он умер четыре дня назад, а она все еще была в шоке. Все случилось в университете, Кади не видела брата с января, а теперь стоял апрель. Эрик совсем скоро должен был приехать домой на весенние каникулы, и они бы встретились. Но он не приехал, и они не встретились. Невозможно, как казалось. Убеждала лишь обстановка: церковь, в которой Кади не появлялась с самого детства, теперь заполненная знакомыми людьми в безликой черной одежде, запах лилий, печальные шепотки. Может, в этом и заключается смысл похорон – дать осознать тем, кто оцепенел от горя, что все происходит взаправду.

И все же разум Кади бунтовал против такой правды, метался куда угодно, кроме настоящего момента. Родители не позвонили ей сразу, как умер Эрик, и за это она их осуждала. Кади провела выходные в прибрежном Мертл-Бич, на хоровом конкурсе. Дорога была долгой, автобусы доставили их к школе только к самому концу учебного дня. Кади вырулила с парковки, думая лишь о том, как ей повезло прогулять уроки. Она должна была догадаться, что что-то не так, когда ее на пороге встретил отец, но он сказал, что просто работает из дому. Он должен был сразу сказать ей правду. Вместо этого отец позволил Кади сидеть и трепаться про сумасшедшего водителя автобуса и вечеринку в честь выпускного у Лиз добрых пятнадцать минут. А потом – приготовить ее любимый перекус, так что плюс еще пять минут, пока закипела вода, и три, пока заварилась лапша.

Кади даже не пришло в голову спросить, где мать, она просто решила, что та показывает покупателям очередной дом. Кади не знала, что мать наверху, в постели, где находилась с тех пор, как полиция кампуса позвонила в четыре утра. Позже судмедэксперт сообщил, что Эрик умер в 3.17. Часы показывали уже 16.36, когда горячая лапша обожгла Кади язык, а отец, наконец сломавшись, все рассказал. Целых тринадцать часов и девятнадцать минут Кади считала, что у нее все еще есть старший брат, которого уже не было.

Она размышляла об этом, сидя на церковной скамье. Кади становилось не по себе от мысли, что она не узнала все в тот же миг. Эрик же ее единственный брат. Кади никак не могла узнать; она была в гостиничном номере в Южной Каролине, а он – на земле перед своим общежитием в Кембридже, штат Массачусетс. И все равно, думала Кади, она должна была ощутить, как земля ушла из-под ног, или раскололись небеса, или, по крайней мере, как что-нибудь бы кольнуло, или щелкнуло, или екнуло, хоть какой-то знак, что он умер, что она потеряла человека, которого не заменить.

Но даже узнай Кади в тот же миг, все равно оказалось бы поздно. Ей пришлось бы проследить каждый свой шаг, найти миг, когда их пути разошлись, когда она утратила способность оттянуть его от края. Тогда она его и потеряла.

Кади не знала жизни без Эрика. Одна из любимых семейных баек: самый верный способ унять слезы маленькой Кади – привести Эрика. В детстве ей всегда хотелось походить на брата, вплоть до того, что, когда в четвертом классе Эрик подхватил вшей, она расчесывала себе голову, пока мать не согласилась вымыть ее тем же пахучим шампунем. На одной старой хэллоуинской фотографии оба одеты фиолетовым черепашкой-ниндзя, потому что Кади не выносила и мысли, чтобы ее костюм черепашки отличался. Кади наверняка была ужасной надоедой, но Эрик всегда вел себя с ней терпеливо и радовался, становясь ее героем. Когда-то радовался.

Кади вспомнила, как они пошли в музей на выставку, посвященную Тутанхамону и древним египтянам. Золотистые саркофаги, скульптура яйцевидной головы Нефертити, одновременно изящной и неземной, уменьшенная модель Сфинкса, или «Свинкса», как называла его маленькая Кади, – тогда ей казалось, будто она впервые познакомилась с историей и влюбилась с первого взгляда. Эрику больше всего понравились иероглифы, что породило их любимую игру. Эрик создал шифр, по символу на каждую букву, и обучил Кади, чтобы обмениваться тайными посланиями. Кади брала фонарик, пряталась под одеяло с головой и пыталась запомнить их новый алфавит, но ей все равно приходилось носить с собой мятый листок со шпаргалкой, которую брат для нее сделал. Эрик запомнил все с лету. Кади оставляла ему глупые короткие записки, маленькие откровения, например: «Хэллоуинские сладости за кофейной банкой» или «За завтраком папа пукнул». А вот Эрик оставлял ей длинные, с настоящими квестами, сложными пошаговыми указаниями для детских приключений, и неизменно, когда Кади завершала последнее задание, в конце ее ждал Эрик с гордой улыбкой.

Самым любимым вышел тот, который брат озаглавил «Миссия: месть мамы-богомолки». Неделей ранее Кади нашла на въездной дороге богомолку с огромным вздутым брюшком, и Эрик сказал, что она беременная. Решив, что растить семью на дороге не дело, они устроили насекомому родильную палату из картонной коробки, с детским игровым городком из прутиков, миской воды и постелью из травы и листвы. Эрик обогнул дом, чтобы собрать кузнечиков и покормить богомолку, а Кади осталась следить, как насекомое исследует новый дом. Ей нравилось, как зеленое существо держит лапки, будто вяжет сотни крошечных носочков для сотни своих крошечных деток. И пока Кади оставалась одна, подошел их сосед Джереми с другом.

«Какого черта ты тут творишь?» – поприветствовал он. Джереми был угрюмым прыщавым тринадцатилеткой, с темными кудрявыми волосами, слипшимися на потных висках. Кади его боялась. Она, не отвечая, огляделась, где там Эрик.

«Говорить не умеешь, дурочка?» – поинтересовался Джереми. Его друг фыркнул от смеха.

Кади с опаской склонилась над коробкой.

«Мы нашли богомолку, у нее будут детки, и мы строим ей дом».

Лицо Джереми смягчилось.

«Твою мать, серьезно? Крутяк! Дай глянуть?»

В следующую секунду Джереми уже топтал коробку. Кади вскрикнула, насекомое заметалось из угла в угол, но все же погибло под грязной кроссовкой. Когда Эрик прибежал обратно, старшие мальчики успели удрать, Кади осталась сидеть в слезах, а бедная богомолка медленно съежилась, словно стиснулся кулак.

Воспоминание закружилось в голове так отчетливо – более терпимая детская травма смешалась со скорбью и болью, которую Кади испытывала теперь. Сейчас, как и тогда, ей было стыдно, что все случилось у нее под носом, что она так беспомощна и, самое главное, что она подвела брата. Ну конечно, думала Кади, разочаровала его как сестра, иначе он до сих пор был бы тут. В тот день с богомолкой Эрик ее не винил; он крепко обнимал Кади, пока она не перестала плакать. Он всегда был к ней слишком добр. Они похоронили богомолку в клумбе и поставили вместо надгробия гладкий камушек.