Страница 8 из 11
― Вот она ― страна народной демократии, ― забурчал её спутник, заведующий соседней кафедры тощий и никчемный мужичишка Перлухин, ― у них колхозов нет, все частники. У каждого своя земля, а на ней полоска ржи, полоска пшеницы, да грядка капусты с картошкой, а они ещё на отсутствие продовольствия жалуются. Какое тут продовольствие на этих разноцветных лоскутках?
Перлухин был человеком грамотным, но желчным. Он никогда не щадил чужого самолюбия и боялся только свою жену, которую когда-то взял, как говорили в их кругах, прямо из аудитории. Она, юная дипломантка, то ли прельстившись его хорошей, по тем временам, доцентской зарплатой, то ли от желания выйти из института с кольцом на руке, увела его от жены и больного ребенка, а затем подмяла под себя, как подминают спящие маленькую, не подходящую большой кровати простынь. Весь институт знал, что её Ленька – так называла мужа его бывшая ученица – взял её своей эрудицией, но по мужской части он был не силен, и их общий сын получился скорее по ошибке, чем вполне закономерным способом.
Жену эрудита Екатерина Андреевна не любила, а вместе с ней и её никчемного мужа. Работая в чисто мужском коллективе, с мужчинами она ладила и чаще всего устанавливала с ними полушутливые отношения на грани с флиртом, что позволяло как-то оправдывать свое пребывание в их мужском снобистском мире. Перлухин не вписывался в рамки таких отношений, и радости от его компании Катя не испытывала. Зато рядом были студенты, которые всегда действовали на неё положительно. Часто, заходя в аудиторию в дурном расположении духа по болезни либо по семейным обстоятельствам, уже по истечении пятнадцати минут она замечала, как настроение начинало меняться в лучшую сторону.
― Не смейте портить мне мое плохое настроение! ― говорила Екатерина Андреевна студентам, после чего тут же забывала о том, что буквально пять минут назад весь свет был ей не мил.
Студентов-практикантов с окраины Украины, которых надо было везти в Польшу, было восемь человек: шесть девчонок и два парня. Сам факт поездки за границу их не особенно волновал. Знания о Польше были на уровне: «моя тетя там была и чуть от голода не умерла», «готовить полячки совсем не умеют», «мой папа говорил, что служил в Польше, и полячки все такие страшные». В то время худоба была ещё не в чести, а умение готовить входило в основной перечень достоинств потенциальных украинских невест. Правда, сексуальная революция уже стучалась в железный занавес, отделявший Союз от остального распутного (по мнению советской пропаганды) мира, и студенты оказались главными её поклонниками. Одна из них, волоокая стройная блондинка целовалась на вокзале со своим парнем до самого отхода поезда. Потом ещё часа два вздыхала и сокрушалась по поводу того, зачем она поехала в эту задрипанную Польшу? Но к моменту, когда поезд подходил к Польской границе, она уже сидела на руках у одного из однокашников с весьма подходящим для страны пребывания именем: Феликс и смеялась вместе со всеми.
Студенты откровенно раздражали Перлухина, и он злился и на них и на свою коллегу, болтающую с ними на равных. Он величал практикантов не иначе, как «паразиты советской власти», вызывая смешки за спиной. Похоже, что он, не способный к плотским радостям, чувствовал себя в молодежной компании, как чувствует себя трезвенник в компании подвыпивших людей: «И что, спрашивается, веселятся?»
― Польша ― наш ближайший сосед. Более сотни лет входила в состав Российской империи, ― пыталась Екатерина Андреевна ликвидировать пробелы в образовании студентов. ― После революции страна стала самостоятельной, а после второй мировой войны вошла в социалистический лагерь. Несмотря на это поляки ― истые католики, и лозунги типа «Бога нет» оставьте дома. Поляки ― самые любезные кавалеры на земле и ещё целуют дамам ручки, поэтому призываю вас мыть руки и желательно хорошим мылом, чтобы они считали наших девушек настоящими паненками. И вам, парни, придется к ручкам прикладываться.
Девчонкам перспектива целования рук была явно по душе, а парни ворчали себе под нос: «Сейчас! Стану я целовать руки, как же…»
― И ещё, не стоит садиться на колени друг к другу в присутственных местах, но и изображать из себя забитых провинциалов тоже, ни к чему. Слушайте внимательно, чтобы понять, что говорят. Славянские языки похожи. Если не понимаете, переходите на английский, ― проповедовала Катя.
При упоминании об английском языке студенты закатывали глаза, всем своим видом показывая, что переходить им некуда, и кроме фразы «What is your name?», – они ничего из себя выдавить не смогут. Надо сказать, что с английским и у неё тоже были, мягко говоря, проблемы, так как в школе она учила немецкий, из которого знала только одну фразу: «Ich studierte deutsche Sprache in der Schule, sondern für der Praxis wollen, er war verloren», что в переводе означало: «Я учила язык в школе, но за неимением практики он был утрачен». А вот польский язык она понимала, если говоривший произносил слова не спеша. Правда, один из попутчиков – поляк, когда она ему об этом сказала, засмеялся и признался, что он считает, что говорит с ними на русском, который он тоже учил в школе.
За разговорами не заметили, как добрались до Вроцлава, где их принимал местный политехнический университет. Первый встречающий поляк ― симпатяга Кшиштоф, доцент университета ― подтвердил галантность польских панов и всем дамам по очереди перецеловал ручки. Девчонки стеснительно подавали руки лодочкой, а она, прошедшая курс польской галантности ещё в аспирантские времена, уверенно протянула руку для поцелуя. Разместили их в студгородке, куда, по словам Кшиштофа, должны были съехаться студенты из десяти стран соцлагеря.
На следующее утро была запланирована экскурсия по старому центру Вроцлава, который навалился на них всей своей тысячелетней историей. Славянским духом в городе не пахло, может быть потому, что еще не прошло и полвека с момента возвращения города к его настоящим основателям ― полякам, а предыдущие восемь столетий город переходил из рук в руки в результате непрерывных войн между прусаками, немцами, австрияками и чехами, претендовавшими на земли Нижней Силезии. Большую же часть времени город был германским. Перед Второй мировой здесь проживали практически одни немцы, называвшие свой город Бреслау. Это не могло не сказаться на архитектуре города, который островерхими готическими крышами протыкал часто дождившее силезское небо. Острые крыши были и на костелах, и на старинных домах, окружавших рыночную площадь – традиционный центр всех старых европейских городов. Дома стояли, плотно прижавшись друг к другу, узкие и разноцветные. Отличались они не только колером, но прежде всего формой и высотой треугольных фронтонов крыш, а также украшением их по краю в виде башенок, мелких скульптур или завитушек.
Заглянули под своды мрачного, но величественного Кафедрального собора, подивились на молодую прихожанку, стоящую на коленях в шортах и едва прикрывающей голое тело белой майке.
― Нет на неё наших бабок ― блюстительниц нравственности в церквях, ― усмехнулась Екатерина Андреевна и подумала, что в православных церквях проще: поругают, заставят покаяться, но грехи отпустят. В костелах деликатно, но строго, и душа сжимается от неотвратимости божьего наказания. По всей видимости, божьего наказания Кшиштоф не боялся и после костела сразу повел их в музей «Камасутры». Не только Екатерину Андреевну, но и эрудита Перлухина такое название музея не смутило. Смущаться пришлось в освещённых интимным светом залах музея, стены которых были завешены копиями гравюр этого нетленного индийского творения. Такие вольности в Союзе были под запретом, страна только зрела для сексуальной революции, подстегиваемая разговорами о том, что на западе есть совершенно невероятная вещь: стриптиз клубы и секс-шопы. О древней Камасутре сведения в их пуританскую страну, конечно, просачивались, но до преподавательских слоев почти не доходили. Однако не прыскать же в кулак по примеру студентов? Пришлось внимательно изучать искусство индийской любви, изображая из себя эстетов.