Здравствуй, это ты

– Ну, я смотрю, Катюха, тебе совсем хреново. Может тебя пристрелить, чтобы не мучилась?

Кроме Володи был в их команде пожилой, как они тогда считали, сорокапятилетний инженер Холодов, саркастичный мужчина с вислым носом. Он тоже иногда заходил и спрашивал:

– Ну, что делать будем? Завтра лететь, а её развезло.

Лететь надо было далеко, практически через всю страну из Казахстана через Москву на Украину. Поэтому, что делать с разболевшейся Катей, было непонятно, однако аспирин, прописанный Кате врачами, к следующему утру сбил температуру, которая упала почти до нормальной. Закутав Катю во все имеющиеся в наличии теплые вещи, мужчины потащили её в аэропорт. Как долетели домой, Катя помнила смутно. В памяти остался только перегруженный аэропорт Внуково, где не было места присесть, и ей три часа до их самолета пришлось сидеть на дорожной сумке, брошенной прямо на каменный пол. Однако дома ей с трудом дали больничный, так как температуры уже не было, а на слабость, которая буквально валила с ног, никто внимания не обратил. Хорошо, что доктор, бестолковая болтушка Лидия Алексеевна, которая лечила всю семью по праву участкового терапевта, сжалилась и оставила её дома на неделю. Неделя прошла просто сказочно за книжками, которые Катя читала запоем, и в разговорах с приехавшей на майские праздники сестрой и зятем, симпатичным и умным парнем из Питера, но вот проснувшись утром первого мая, Катя поняла, что не может подняться на ноги. Откинув одеяло, она ахнула, под каждым из колен красовались огромные красные шишки, которые было не прикрыть ладонью. В соседнюю больницу зять нес её на руках. Строгая врачиха – мать одной из подруг сестры, дежурившая в это время, поставила диагноз «узловатая эритема» ― последствие перенесенной фолликулярной ангины, и назначила в качестве лечения аспирин по одному грамму в день. Через несколько дней шишки на ногах стали только больше, и к боли в ногах добавилась резкая боль в желудке, от которой не было спасения. Аспирин отменили, посчитав, что он спровоцировал гастрит, и назначили антибиотики. Катины мучения проходили на глазах у соседок по палате, и в первые дни болезни она не раз слышала, как женщины сокрушенно говорили:

– Надо же, такая молодая, а уже инвалид.

Родители не говорили ничего, они были заняты приемом зятя, который был в гостях впервые. На её собственные попытки узнать, какие у неё перспективы на выздоровление, врачи отвечали уклончиво. Один из них, вечно хмельной терапевт Куличенко, вызвав её вечером на осмотр во время своего дежурства, предложил раздеться, и на Катино категорическое «нет» осклабился и сказал:

– Я тебя полечить хотел, а ты кобенишься! Все твои болячки оттого, что засиделась ты в девках, а природу не обманешь, она своего требует.

Тогда Катя со всем своим комсомольским задором нажаловалась на хама главврачу отделения, но определенные выводы сделала, тем более, о том, что её воздержание является причиной низкого иммунитета, она слышала и от своего лечащего врача, которая формулировала это мнение чисто по-женски:

– Замуж тебе надо.

«За кого?», – хотелось спросить у доктора Кате, но она промолчала, так замучили ее этим советом и медики, и знакомые. Болела она долго и мучительно, но накануне юбилея почувствовала себя лучше, и доктор пообещал выписать. За день до выписки, вечером в палату прибежала ее подружка – Веруня, единственная из подруг замужняя дама, на свадьбе которой Катя успела отгулять дважды: вначале на студенческой, и потом, когда выдавала ее после развода с первым мужем за своего бывшего поклонника, который Кате тоже не подошел, но очень пришелся впору подружке.

– Идем, ко мне брат приехал, хочет с тобой познакомиться, – сказала Веруня и потащила Катю в темноту августовской ночи.

Там на лавке, стоявшей в больничном парке, их ждала подвыпившая компания Веруниной родни: муж, родной брат с женой и, по всей видимости, гость – двоюродный брат Виктор – ничем не замечательный мужчина лет тридцати. Однако с первых минут знакомства он стал активно оказывать знаки внимания Кате, вернее стал бесцеремонно брать ее за руки и пытаться усадить к себе на колени. Сердиться было неудобно, и Катя все это свела на шутку. Разглядела она его на следующий день, когда автобус вез всю компанию в другой район города в ресторан праздновать Катин двадцатипятилетний юбилей.

Катя стояла в автобусе рядом с Виктором. Сегодня, в отличие от вчерашнего вечера, он вел себя более чем сдержано: едва кивнул ей, когда она пришла на остановку, потом буркнул, что-то вместо поздравления, и был откровенно мрачен. Катя от такого соседства даже притихла, хотя ей, только что освободившейся от больничной палаты с охами и вздохами соседок, с въевшемся даже в стены запахом лекарств и боли, хотелось веселиться и болтать, задевать разговорами едущую на праздник компанию, но присутствие Виктора сковывало ее. Когда в очередной раз она украдкой взглянула в его сторону, в голову вдруг пришла неожиданная мысль, заставившая ее вздрогнуть: «Этот мрачный человек будет моим мужем». Когда на выходе из автобуса компания разделилась на мужскую и женскую половины, и мужчины выдвинулись вперед, оставив несколько позади женщин, Катя спросила, ни к кому не обращаясь;

– А что это ваш Виктор такой мрачный? Вчера ловеласа из себя изображал, а сегодня угрюмо молчит, я его стесняюсь.

– Не обращай внимания, – ответила ей Веруня, – у него проблемы с женой, приехал сюда раны зализывать.

Заявление подружки несколько удивило: зачем же она так откровенно знакомила ее с братом, если он женат? Но в тоже время принесло какое-то облегчение от того, что ничего серьезного с этим мрачным и женатым человеком у нее быть не может. Однако в ресторане, сидя рядом с Катей, Виктор, выпив, вдруг оживился и стал активно за нею ухаживать: подливать в рюмку «Столичной», без которой в то время не обходилось ни одно застолье, и постоянно приглашать танцевать. Танцевать он не умел, но при этом был откровенно доволен собой и крепко, практически до боли, сжимал ее, не смотря на Катино сопротивление. После ресторана он отправился ее провожать, но вскоре схватив в охапку, впился в нее своими жесткими, сведенными в одну линию губами, а расставаясь во дворе Катиного дома, сказал ей неожиданную вещь:

– Я не могу сейчас сказать, что люблю тебя, но то, что ты мне нравишься – это точно.

Катя, вернулась домой совершенно потрясенной, она уже не сомневалась, что этот человек с жесткими руками и губами будет ее мужем, хотя и в этот раз, не могла сказать: «Это он!» Виктор уехал на следующий день, а вернулся в начале сентября, и вся Верунина компания вместе в Катей, поехала на два дня в приморский пансионат. Поселились в деревянных домиках парами, в результате чего, Катя оказалась в одной комнате с Виктором, а на ее попытки предотвратить неминуемое привычной фразой, которая срабатывала раньше со всеми ее ухажерами: «Я еще девушка…», он отреагировал совершенно неожиданно словами:

– Я хотел приятное сделать, а раз не хочешь, не надо, – и повернувшись на другой бок на шаткой скрипучей кровати, сделал вид, что уснул.

Все произошло, когда Катя, не выдержав, положила свою руку на его голое плечо. Это и все, что продолжилось потом всю ночь и практически весь следующий день, когда приятели не могли вытащить парочку из домика, совершенно потрясло ее. То, чего она ждала и боялась, оказалось неожиданно приятно и желанно, и Катя совершенно утонула в этих ощущениях и уже не сомневалась в том, что теперь они с Виктором муж и жена. Не сомневался в этом и он, и даже зашел перед отъездом к родителям Кати, чтобы просить ее руки в свои еще занятые руки, заверив всех, что он их скоро освободит. Родители, не знавшие ничего о существовании Виктора, были потрясены визитом неизвестно откуда взявшегося зятя, но промолчали. Отец только, после ухода гостя разочарованно сказал жене:

– Ну вот дождались, нашла так нашла…

Он до последней минуты верил в то, что, его дочка, с его точки зрения умница и красавица, найдет себе, если уж и не принца, то весьма достойного человека. Мать понимала, что произошло с дочерью, так долго сдерживавшей свое женское естество. Уставшая от слез, не умеющей или не желающей найти себе пару, дочери она ответила мужу: