Золотой мираж

Она быстро взглянула на него и пожала плечами.

– В некотором роде речь идет о славе.

– И она тебе нужна?

– Возможно. – Кит села на край скамеечки перед фортепьяно.

– Ну что ж, тогда прыгай. – Беннон смотрел в кружку, и Кит заметила, каким жестким стало его лицо. Он снова отхлебнул глоток кофе.

– Тебе не кажется, что это грубо? – ответила Кит резче, чем хотела.

– Возможно. Но, мне кажется, ты этот вопрос решила еще тогда, когда уехала в Голливуд.

Не грех напомнить ей об этом. Теперь Кит пополнила ряды тех, кто приезжает в Аспен лишь для того, чтобы отдохнуть и развлечься. Решение продать ранчо подтверждает это.

– Когда я уезжала, у меня были совсем другие планы, – вздохнула Кит и повернулась к фортепьяно.

– Другие планы или просто боязнь сцены? Ты всегда ужасно волновалась перед выходом, – напомнил ей Беннон.

– Да, всегда, – призналась Кит с еле заметной улыбкой и принялась одним пальцем наигрывать детскую рождественскую песенку. – Это первое, что научила меня играть твоя матушка. Я любила приходить к вам эти два дня в неделю. И не только из-за уроков музыки. Просто мне нравилось бывать в вашем доме.

Когда Кит открыла ноты и попыталась сыграть незамысловатую мелодию, Беннон невольно подошел к фортепьяно.

Какой знакомой показалась ему эта картина: стройная фигурка девочки, склоненная над клавиатурой, отблески солнца на золотистых волосах, необычайная сосредоточенность на лице.

Кит старательно играла, делала ошибки, недовольно морщилась и виновато улыбалась. Глядя на нее, Беннон тоже не смог удержаться от улыбки.

Наконец доиграв, Кит сняла руки с клавиш и опустила их на колени. Плечи ее печально поникли.

– Бог знает, сколько я не прикасалась к фортепьяно.

– Это и видно. – Беннон облокотился на крышку фортепьяно и смотрел на Кит.

– Спасибо. – Порывшись в нотах, она нашла что-то для начинающих. – Кажется, по темпу это мне больше подходит. – Но, сбившись на третьем такте, Кит подняла руки и сказала: – Сдаюсь.

– Помнишь, сколько раз ты так говорила? – с легкой усмешкой заметил Беннон.

– И я все же сдалась и разом покончила, когда убедилась, что никакие гаммы и упражнения мне не помогут. И вообще это мне не нужно, да и скучно. – Кит закрыла нотную тетрадь и ласково провела по ней рукой, разглаживая обложку. Лицо ее стало серьезным.

– Лора берет уроки музыки?

Беннон кивнул.

– Начала в этом году. Учительница хвалит ее, считает, что у нее незаурядные способности.

– У меня их не было. Я больше любила слушать, чем играть. – Она посмотрела на Беннона. – А ты играешь?

– Когда есть время.

– Оно у тебя есть сейчас, – сказала Кит, подзадоривая его. Взяв кружку с недопитым кофе, она отодвинулась на самый край скамьи, уступая место Беннону. – Сыграй мне что-нибудь.

Беннон чуть поколебался, однако отставил кружку с кофе и сел рядом с Кит. Его сильные пальцы, словно в разминке, пробежали по клавишам.

– Что ты хочешь, чтобы я сыграл?

– Что-нибудь негромкое, умиротворяющее.

Подумав, Беннон начал играть. Кит попыталась вспомнить, что это. Кажется, Бетховен. Адажио из сонаты, но какой?

Он чуть сбился, и от Кит это не ускользнуло. Но разве это так уж важно? Отсутствие техники он восполнял проникновенностью и чувством.

Сейчас он играл фрагмент для правой руки. Без поддержки левой звуки показались Кит одинокими и потерянными в полной тишине гостиной. И все же в каждой ноте, высокой или низкой, в их повторах Кит слышалась то надежда, то отчаяние, и снова надежда и решимость.

Это так было похоже на то, что творилось в ней самой.

Как смог Беннон так хорошо понять ее, ведь, в сущности, он так и не узнал ее. Отводя взгляд от его огрубевших пальцев фермера, так легко касавшихся клавиш, Кит смотрела на знакомое лицо, казалось бы, совсем простое, с неправильными чертами, и все, что было похоронено в памяти, напомнило о себе.

Когда Беннон чуть прищурил глаза и взглянул на нее с легкой улыбкой, сердце Кит отчаянно забилось, и, испугавшись, что выдаст себя и он поймет, что ничего не изменилось, она отвернулась. Чтобы скрыть свое состояние, она поспешно отпила из кружки остывший кофе.

– Играй, – тихо промолвила Кит и, соскользнув со скамьи, отошла в глубь гостиной. Она остановилась лишь тогда, когда между нею и Бенноном было достаточное расстояние. Чем дальше, тем лучше.

Наконец, сев у камина в красное кресло Старого Тома, Кит почувствовала себя в безопасности. Придвинув к себе низенькую мягкую скамеечку, она поставила на нее согнутые в коленях ноги. Теперь, расслабившись, она могла наслаждаться музыкой. Звуки словно омывали ее, как ласковые волны, и наполняли покоем.

За окном быстро темнело, а в доме было тепло и уютно. Отблески огня камина мягко золотили потемневшие бревенчатые стены, индейские домотканые паласы, покрывавшие пол, и старенькое фортепьяно, на котором играл Беннон.

Кит допила кофе и опустила руку с пустой кружкой. Кофе с виски и огонь камина приятно согревали тело, напряженность уходила. Откинув голову на спинку кресла, Кит закрыла глаза и просто слушала. Беннон играл классику, преимущественно Бетховена.

Но вдруг без всякой паузы ритм участился. Вместо Бетховена послышалась легкая, как шаловливый ветерок, мелодия Бакарака[4]. Кит тихонько рассмеялась, вспоминая слова: «Капли дождя на моих волосах...» Беннон решил не дать ей пасть духом. Весьма кстати! Но она и не собирается вешать нос.

Доиграв, Беннон долго повторял последнюю ноту. Кит открыла глаза, лишь когда услышала за спиной его шаги.

– Еще кофе?

Кит протянула ему пустую кружку.

– Только не так много виски, пожалуйста.

– Быстро пьянеешь? – пошутил он.

– Сегодня почему-то да. День был слишком длинным... и беспокойным.

– Мне это знакомо.

Он взял у нее кружку и ушел на кухню.

Кит, задумавшись, смотрела, как догорает огонь в камине. В серой золе вспыхивали и гасли слабые язычки пламени. Вернулся Беннон со свежим кофе и поставил ее кружку на столик рядом с креслом. Взглянув на дымящийся кофе, Кит помедлила, решив дать ему немного остыть.

Поставив свою кружку на столик рядом с креслом, Беннон занялся погасшим очагом. Разворошив кочергой догоравшие головешки, он подбросил новых поленьев и теперь смотрел, как они разгораются. Легкий, немного сонный вздох удовольствия, который издала Кит, заставил его взглянуть в ее сторону.

– Устала?

Она покачала головой:

– Я испытываю сразу два чувства – безопасности и покоя. Это атмосфера вашего дома. – Она обвела взглядом стены и обшитый деревом потолок. – Он такой надежный, ему не страшны ни зимние стужи, ни осенние дожди, ни даже мировые катастрофы. Все пройдет, минует, а этот большой бревенчатый дом как стоял, так и будет стоять. – Кит чуть улыбнулась. – Ты считаешь, что я слишком сентиментальна?

– Вовсе нет. – Беннон обвел взглядом гостиную. – Этот дом вынес немало бурь и потрясений. Несколько поколений прожили в нем свой век, и эти стены помнят их.

– Я это ощущаю, – задумчиво произнесла Кит. – Когда находишься в этом доме, все, что за его стенами, отступает, кажется таким далеким и неинтересным.

Беннон понял, что стесненность и беспокойство, не покидавшие Кит, наконец исчезли. Она свободно, с присущей ей грацией откинулась в кресле, и об усталости говорили лишь отяжелевшие веки и неестественно яркий румянец. Блеск ее глаз внезапно вызвал странное волнение в душе Беннона.

– Поэтому я так любила приходить сюда, – задумчиво продолжала Кит. – Даже девочкой я, кажется, интуитивно понимала, что между отцом и матерью не все ладно. Может быть, постоянная замкнутость матери, ее молчание, в котором таилось что-то пугающее, сделали мой дом таким неуютным. Сейчас я уже сама не знаю. Но ваш дом стал для меня счастливым убежищем, точкой опоры. Он каким-то образом создавал у меня ощущение надежности и постоянства, которое помогло мне найти некое равновесие между веселым смехом отца, тягостным молчанием матери и собственными чувствами растерянности и постоянной вины.

4

Песенка из популярного кинофильма.