Страница 45 из 46
Но теперь уже возмутилась не на шутку толстая врачиха с крашеными волосами и заявила во всеуслышание, что эти разговоры надоели ей хуже горькой редьки. Все для нее ясно как божий день. Джулька останется при ней, ибо она ее первая увидела, пригрела, полюбила и кормила всю дорогу. Больше того, она Джульку всю дорогу лечила, перевязывала ей раны, и теперь, когда Джулька почти уже в полном здравии, находятся люди, собирающиеся ее присвоить… Так не пойдет!
Появилось еще несколько желающих взять к себе Джульку, но ее подлинные хозяева прислушивались к спорщикам и только улыбались. Мол, кричите себе, сколько вашей душе угодно. Джулька давно уже знает, с кем ей остаться.
И в самом деле, Джулька сама разрешила этот спор.
Когда прибыла санитарная машина и подняли туда дружную троицу на носилках – Шику Маргулиса, Васо Доладзе и дядю Леонтия, Джулька, не дожидаясь особого приглашения, сразу же выбралась из тесного кольца любопытных и зевак, которые ее окружили со всех сторон, и одним махом влетела в машину, устроилась довольно-таки удобно рядом со своими друзьями, словно сказав этим: «Знаете что, мои дорогие люди, не приставайте ко мне и не морочьте головы. Сама знаю, с кем должна остаться. Вас я вижу впервые, а вот этих, моих добрых друзей, отлично знаю. С ними была в самые тяжкие дни жизни. И отстаньте от меня!»
Санитарная машина мчалась на всех парах через огромный мирный город к госпиталю.
И снова бедной Джульке довелось хлебнуть горя.
Ее друзей внесли в просторную палату, а ее, Джульку, дежурная сестра и на порог не пустила.
В самом деле, где это видано, чтобы в таком заведении водились собаки!
Не помогли ни просьбы, ни мольбы раненых.
Несколько часов Джулька бегала вокруг здания и истошно выла, и этот вой ложился тяжким камнем на сердца ее друзей.
Ее гнали, швыряли в нее чем попало, а она все не убегала, продолжала выглядывать, искать дядю Леонтия.
Только под утро произошла их встреча.
Он вынес ей за ворота госпиталя миску супа, накормил и познакомился со старичком-сторожем, который у самых ворот занимал просторную будку с продавленным диваном.
По просьбе дяди Леонтия, Джулька здесь недурно устроилась, а немного погодя, когда ее узнали, привыкли и полюбили, стала каждый день украдкой бегать в палату к своим друзьям.
Таким образом, и, здесь появилось у нее немало поклонников и поклонниц.
Люди ей были рады. Подбрасывали поесть, и вскоре ее трудно было узнать. Окрепла, поправилась и вся как-то преобразилась, почувствовав себя в глубоком тылу вне опасности.
Потянулись долгие-долгие бессонные ночи борьбы врачей и сестер за жизнь и здоровье воинов, привезенных сюда на лечение.
Ребятам по ночам чудилось, что скоро залечатся раны и они смогут вернуться в строй. Здесь, в светлой и просторной палате, в далеком от фронта городе, хватало времени для дум и размышлений и каждый строил свои планы.
Но планы планами, а мечты оставались мечтами. Мешало то, что зависело не от них.
Странное дело! За годы войны они не знали, что значит крыша, теплая, мягкая подушка, тишина и уют. Доводилось обманывать сон на часок-другой где-то в мокром лесу, на холодной хвое, перебираться по грудь в воде через реки и болота. Они сидели или лежали в глубоких снегах, на свирепом морозе, окутанные вьюгой, лежали под палящим знойным солнцем и мокли под проливными дождями и – странное дело, никто из них не болел, все легко преодолевали любую боль, привыкли к старым ноющим ранам, – некогда было там обращать внимание на них. А вот здесь, в этой чистой просторной палате, вдруг отозвались все прежние боли и болезни, давали себя знать все полученные в боях увечья. И никто не мог в точности сказать, сколько времени придется лежать в плену у врачей, под ножом у хирургов…
Видимо, надолго довелось им поселиться здесь, в отдаленном от войны уральском госпитале.
Они все меньше бредили по ночам во сне, меньше мысленно ходили в контратаки, реже выползали из траншеи с гранатами в руках навстречу вражеским танкам. О последних схватках с коварным врагом там, далеко под Курском, в небольшой траншее, им напоминала каждый раз Джулька, которая то и дело прибегала к ним в палату, глядела на них скорбными глазами, в ожидании, когда они уже выберутся из этой палаты и вместе с ней отправятся туда, где они с ней были недавно и где, несмотря на все опасности и невзгоды, было как-то легче, чем здесь, среди стонов, плача и острого запаха хлороформа.
Там осталось много друзей. Остались прекрасные леса, и простор небес, и пение соловьев в предрассветный час, а когда наступала тишина – можно было захлебнуться от воздуха.
Да, хотя тут было не опасно, хоть пушки не стреляли, не гремели танки и самолеты, жизнь все равно была там и только там. И тянуло туда, как магнитом!
А они, прошедшие сквозь огонь и смерть, чудом оставшиеся в живых солдаты, в минуты, когда боли ослабевали и возвращалось ясное сознание, лежали прикованные к своим койкам и мечтали. Каждый о своем.
А Джулька не переставала бегать к ним, высматривать, вынюхивать, не собираются ли в обратную дорогу. Она привыкла к своему родному краю, а здесь ей все было чуждо. Правда, этот добрый старичок-сторож ухаживал за ней, кормил и поил, уступал иногда свой продавленный диван, но все же какая-то неведомая сила влекла ее туда и только туда.
Весь этот мирный уют и сытую жизнь она отдала бы за то, чтобы снова вернуться в свой любимый, хотя и истерзанный, опаленный войной, родимый край.