Вся Правда (ЛП)

Мой член возвращается к жизни, соглашаясь с этой идеей.

Я сажусь на матрас и стираю свою сперму с ее задницы, хотя предпочел бы, чтобы она осталась. Но никаких беспокойств, я повторю это — в конце концов.

При каждом прикосновении полотенца к коже Рейна что-то бормочет во сне. Она выглядит почти как ребенок, когда она такая, застигнутая врасплох и... невинная.

В ней всегда была какая-то определенная невинность, которую она прятала за своей холодной внешностью. Никому не удавалось подобраться достаточно близко, чтобы узнать настоящую Рейну, не говоря уже о ее невинной стороне.

Мне удалось.

Я тот, кто знает ее лучше всех, ее тайную любовь к макаронам с сыром, как она допоздна засиживается за просмотром Нетфликс, как она пьет свой латте, как ненавидит внимание, хотя кажется, что она преуспевает в этом.

Но к чему это привело меня?

Воспоминание трехлетней давности снова врывается в мою голову, и я ругаюсь.

Я даже не могу прикоснуться к ней без того, чтобы меня не захлестнуло это мучительное чувство вины. Не могу найти удовольствие, не будучи брошенным в тиски боли.

Те, кто говорит, что физическая боль это самое страшное, никогда не испытывали пыток со стороны собственного мозга.

Они никогда не садились и не чувствовали отвращения к себе за то, что хотели кого-то, кого не должны были.

— Черт.

Я поднимаюсь и набрасываю одеяло на обнаженное тело Рейны, прежде чем выйти из комнаты.

Я не могу остаться с ней, иначе мой мозг съест меня живьем. Он будет питаться моими мыслями и оставит меня гребаным калекой.

Всю прошлую неделю я думал, что если бы я никогда по-настоящему не трахнул ее, если бы я только играл с ней, я был бы в безопасности от этих мрачных мыслей.

Оказывается, все это было бесполезно.

Чем дольше я отсутствовал, тем сильнее я хотел ее, тем быстрее мне необходимо было прикоснуться к ней.

Вот как начинаются катастрофы. Сначала это желание, потом оно становится решимостью, а затем она бросает мне вызов, и все, что я могу сделать, это трахнуть ее, как животное. А потом как чертов любовник. А потом, будто она моя шлюха.

Я провожу рукой по волосам и бросаю полотенце в мусорное ведро.

Мой телефон вибрирует на кухонной стойке, и я беру его, не проверяя имя. Мне нужно отвлечься, как воздух.

— Привет, ублюдок.

Внутренний стон вырывается у меня, когда я узнаю британский акцент и голос, связанный с ним. Я должен был проверить имя. Эйден Кинг последний человек, в котором я нуждаюсь в моем нынешнем настроении.

— Разве в Англии не два часа ночи или что-то в этом роде?

Я выхожу на балкон, не потрудившись надеть какую-либо одежду. Здание напротив приглашает насладиться шоу.

— И?

Похоже, ему скучно.

— Сон, ублюдок — слышал об этом?

— Сон для нейротипичных людей.

Я должен был догадаться, что он скажет что-то подобное. Особенность Эйдена в том, что он гордится тем, что он есть, тем, кто он. Он знает, что он нестабильный в эмоциональном плане, но он принимает это — точно так же, как я сделал после смерти Ари. Вот почему мы стали чем-то вроде друзей, когда я учился в Оксфорде. Нам нравится столкновение сил, свобода делать все, что нам, блядь, заблагорассудится, пока овцы следуют приказам.

— Ты вернешься в ближайшее время?

— А что? — я ухмыляюсь. — Скучаешь по мне?

— Я скучаю по тому, чтобы побеждать тебя в дебатах.

— Пошел ты. Я тот, кто надирает задницы тебе и Коулу.

— Это ложь, и ты это знаешь.

— Есть ли смысл в твоем звонке? — я качаю головой. — Разве ты не должен обниматься с Эльзой и делать детей?

— Никогда не упоминай имя моей жены и рождение детей в одном предложении, или я убью тебя, черт возьми. Договорились? Договорились.

Я качаю головой. Этот мудак так ревностно относится к своей жене, и мне всегда было интересно, как она восприняла его поведение. Потом я вернулся в Блэквуд и понял, что ничем не отличаюсь от него.

— Эльза однажды сказала, что она боролась с тобой, что есть силы. — я сажусь в кресло на балконе и скрещиваю ноги в лодыжках. — Как ты это преодолел?

Не то чтобы Рейна сейчас боролась со мной, но я ощущаю, что она скоро вернется к этому. Каждый день я просыпаюсь и, затаив дыхание, жду момента, когда она выйдет из своей комнаты, думая, что она будет все тем же старым холодным человеком.

— Просто, — говорит он. — Я не давал ей выбора, особенно в начале. Чем больше она убегала, тем быстрее я гнался за ней. Чем глубже она пряталась, тем сильнее я побеждал.

— Что, если после того, как ты будешь преследовать и побеждать, она все еще не захочет тебя?

— Тогда ты делаешь это неправильно. Привяжи ее к себе и заставь ее увидеть тебя. Если ей не нравится то, что она видит, сделай так, чтобы ей это понравилось.

— Что, если ей никогда это не понравится?

— Тогда ты гребаный неудачник и, вероятно, никогда не заслуживал ее в первую очередь. — он делает паузу. — Как бы ни было весело разговаривать с тобой, я возвращаюсь к своей жене. Она спрашивала о тебе, и это дружеское напоминание не звонить ей. Если ты позвонишь, я прилечу и отрежу тебе язык.

Линия обрывается.

Мудак.

Удивлен, что Эльза вообще спросила обо мне. Я ей не очень нравлюсь, она всегда говорит, что Эйдену больше не нужны сумасшедшие друзья.

Я откидываю голову назад, обдумывая его слова. Это интересный ракурс, тот, который никогда не заслуживал ее.

В этом и был весь фокус с самого начала?

Я поднимаю голову и смотрю на звезды. В темноте ночи их немного, но я почти вижу мальчика и девочку, держащих друг друга за руки и скорбящих вместе в тишине.

Затем этот образ разрушается, и его невозможно восстановить.

Решив, что я достаточно устроил для соседнего здания обнаженное шоу, я возвращаюсь внутрь.

Вместо того чтобы отправиться в комнату для гостей, где я обычно сплю, мои ноги несут меня прямо к Рейне. Она как чертов магнит, отказывается меня отпускать.

Она все еще крепко спит на боку. Одеяло сползло с ее плеча, обнажая выпуклость ее бледной груди.

Я не позволяю себе думать об этом, когда проскальзываю ей за спину и обнимаю ее за талию. Она что-то бормочет по-русски, а это значит, что ей, вероятно, снится детство.

Ее брови хмурятся, а шепот становится громче. Я провожу рукой по ее холодной коже и накрываю ее одеялом до подбородка. Через несколько секунд ее губы перестают шевелиться, и она снова крепко засыпает.

Обхватывая ее ногу своей, я прижимаюсь лицом к ее лицу и просто засыпаю.

***

Кошмар заставляет меня проснуться посреди ночи. Я его не помню, но мне и не нужно.

Каждый раз, когда я пытаюсь игнорировать прошлое и спать с Рейной, мой мозг вызывает чувство вины и заставляет меня заново переживать тот кошмарный день.

Рейна все еще крепко спит в моей ловушке. В темноте я могу разглядеть только линию ее лица и шеи и чувствую, как ее другая рука держится за мою, словно это какой-то спасательный круг.

Она прижимается ко мне задницей во сне. Мой и без того полутвердый член оживает, устраиваясь между ее ног.

Я отвожу ее волосы в сторону, обнажая шею, которая все еще пахнет сиренью и намеком на секс. Мои губы находят ее плоть в легком, как перышко, поцелуе.

Тихий стон вырывается из нее, когда я посасываю кожу. Приподнимая верхнюю часть ее бедра, я играю с ее соском другой рукой.

— Эш... — бормочет она в полусне.

Я проскальзываю в нее, и она поворачивает голову ко мне. Ее глаза наполовину закрыты, когда она проводит ладонью по моей щеке и захватывает мои губы своими.

Это мягкий поцелуй, медленный и страстный. Я толкаюсь в нее в том же ритме, мой член соответствует моему языку, пока она не вздрагивает, и я не опустошаюсь внутри нее.

На этот раз я не утруждаю себя выйти из нее. Мне нужно остаться здесь, пока я не смогу трахнуть ее снова.

Довольная улыбка кривит ее губы, когда она снова засыпает. Я завладеваю ею еще раз ночью, но сколько бы я ее ни трахал, этого никогда недостаточно.