Вся Правда (ЛП)

Она даже не моргает, просто стоит.

Но впервые за долгое время слеза скатывается по ее щеке. Это всего лишь одна-единственная слеза, но она создает хаос в ее взгляде.

На мгновение ее глаза наполняются глубокой печалью, и это сводит меня с ума. Это разрывает меня на части и режет на куски.

Я не думаю, когда опускаю голову и прижимаюсь губами к ее губам, кусая их, пожирая их. Рейна это запретный плод, нечто изысканное на вкус, потому что это грех. Ее рот дрожит, и я открываю его, погружая свой язык. Я наслаждаюсь ею, ее дыханием и мягкостью. Ее вкусом и даже ее гребаной холодностью.

Она не целует меня в ответ. Рейна никогда не целует меня в ответ, но, по крайней мере, на этот раз она не отталкивает меня, просто позволяет мне целовать ее, пока она стоит, прижав обе руки к бокам.

Затем, как будто понимая, что она не должна этого допустить, ее руки сжимаются в кулаки, и она отталкивает меня на расстояние вытянутой руки.

Ее грудь поднимается и опускается от напряжения, в такт моему ритму.

— Забудь меня, Ашер, — шепчет она. — Я не заслуживаю того, что ты для меня делаешь.

— Забыть тебя?

Я снова обхватываю ее рукой за горло.

На этот раз рука не перекрывает ей доступ воздуха; хватка достаточно тверда, чтобы удерживать ее на месте, чувствовать ее пульс и знать, что она действительно человек, а не робот.

— Ты думаешь, это может произойти одним щелчком пальца? Если бы я мог, я бы сделал это давным-давно.

Как только проявилась ее уязвимость, она снова спрятала ее, и ее холодное «я» снова проявилось, как лед, который никогда не тает.

— Мы токсичны, — говорит она. — Это все, чем мы являемся.

— И это твоя вина, королева выпускного. В следующий раз, когда позволишь кому-нибудь прикоснуться к тебе, я, блядь, убью их.

— Ты не станешь.

— Испытай меня. Ты продолжаешь демонстрировать мою уродливую сторону, и мне любопытно посмотреть, как далеко я зайду.

Я отпускаю ее толчком и возвращаюсь в свою комнату.

После того, как я раздеваюсь, я стою под холодным душем больше двадцати минут, мой член тверд и пульсирует.

Каждую секунду я борюсь с желанием ворваться в ее комнату и трахнуть ее, одновременно душа ее.

Мне все равно как, я просто должен трахнуть ее, заявить на нее права, научить ее, что она, блядь, моя.

Зная Рейну, она позволит мне прикоснуться к ней, только если я ее изнасилую.

Она будет неподвижной, пока я не кончу, как какое-то гребаное животное.

Меня это не интересует. Меня не интересует ее холодное отношение и чопорность. Я хочу, чтобы она выкрикивала мое имя, извивалась подо мной, когда я вонзаюсь в нее.

Я хочу, чтобы она хотела меня так же сильно, как я хочу ее.

Она уже много лет оставляет меня с проклятыми синими яйцами.

Выключая воду, я оборачиваю полотенце вокруг талии и выхожу из ванной. Перевязываю раны, затем надеваю баскетбольные шорты и футболку, прежде чем устроиться на балконе.

Ночное небо ярко освещено таким количеством звезд.

Давным-давно, когда нам было по двенадцать, я признался Рейне, как сильно скучаю по маме. Это был первый раз, когда я признался в этом после ее смерти.

Когда мне было десять, я стал отвечать за Ари и за себя. Александр был бесполезен. Мне пришлось стать взрослым слишком рано, и со временем мне всегда хотелось сказать кому-нибудь, что я скучал по маме. Что иногда я смотрел на ее фотографию и винил ее в том, что она оставила нас с Александром, а потом чувствовал себя дерьмово из-за этого.

Единственным человеком, который знал это, была Рейна. Была ночь, и у наших отцов было какое-то собрание, поэтому мы лежали на спине на заднем дворе и смотрели вверх.

Рейна указала на звезды и упомянула, что ее отец сказал, что ее мама смотрит на нее сверху вниз. Она говорила, что это глупо, и сама в это не верила. Она сказала мне, что я должен позаботиться о себе, чтобы, когда я снова встречу свою маму, она гордилась мной.

Затем она взяла меня за руку и сказала:

— Я хочу, чтобы моя мама гордилась мной, когда мы снова встретимся. Я тоже по ней скучаю.

Думаю, что именно в этот момент я попался в ее ловушку и так и не смог найти выход.

Рейна тогда не была такой замкнутой, как сейчас. Она разговаривала со мной и рассказывала разные вещи. Когда-то мы были друзьями, даже лучшими друзьями.

Перемены начались после нашей помолвки. Она начала держаться на расстоянии, будто ее не должны видеть со мной.

Это ухудшилось после смерти Гарета. Она позволила мне обнимать ее перед сном в ночь его похорон, только в ту единственную ночь, а утром превратилась в бесчувственную статую, которая вела себя как робот.

Который нарочно настроил меня против себя.

Избегал меня нарочно.

Глубокий вздох вырывается у меня, когда я смотрю на звезды. Когда я потерял ту девушку, которая держала меня за руку? Могу ли я вообще вернуть ее сейчас?

— Грэй!

Моя младшая сестра Ари врывается на балкон с широкой улыбкой на лице.

Черт, я был слишком поглощен своими мыслями; я не заметил, как она вошла.

Черные волосы Ари собраны на макушке, а глаза блестят. Они светло-зеленые и голубые, смесь маминых и Александра. Ее лицо так похоже на маму, будто однажды она вырастет и станет такой же, как она.

Все волнение исчезает с ее лица, когда она сосредотачивается на моих руках. Несмотря на то, что они забинтованы, ясно, что они в ранах.

— О Боже мой. Что случилось, Грей?

Ари единственная, кто называет меня по второму имени. Это началось, когда мы были маленькими, и она решила, что Ашер слишком суров. Кроме того, мама назвала меня Ашером в честь нашего покойного дедушки, а Ари не была его большим поклонником.

— Тренировка. — я ухмыляюсь. — Как прошел день у моей любимой девочки?

Я не хочу вываливать свое дерьмо на Ари. Для нее я должен быть только братом, на которого она может положиться — в отличие от нашего отца.

— Скучно. — она садится напротив меня. — И это не может быть результатом тренировки.

— Не беспокойся об этом.

— Я беспокоюсь о тебе. — она смотрит на свои колени. — Ты единственный, кто у меня есть, и я чувствую, что теряю тебя из-за твоей одержимости Рейной.

Я замираю, моя грудь сжимается от напряжения. Может, я был недостаточно осторожен; может, мое настроение влияет на Ари.

Блядь. Ее психотерапевт посоветовал нам не подвергать ее слишком сильному стрессу.

— Этого больше не случится. — я смягчаю свой голос. — Я буду спокоен.

Это ложь.

Эта не прекратится.

Назовите это навязчивой идеей, зависимостью или явным безумием, но это просто не прекратится.

Оно продолжает пульсировать у меня под кожей, как гребаный зверь, разрушительный и смертоносный.

— Я понимаю, почему ты так с ней, знаешь ли.

Она бросает на меня быстрый взгляд, прежде чем снова сосредоточиться на своих ногтях, постукивая ими друг о друга.

Это ее нервная привычка.

— Рейна особенная, но она никого не любит. — ее голос наполняется печалью. — Даже тебя, Грей.

Моя челюсть сжимается, и я заставляю ее разжаться.

Не влияй на Ари.

Не смей влиять на Ари.

Если она слишком напряжена, она просто начнет совершать глупости, например, ходить ночью и плакать ни с того ни с сего.

Мы с трудом стабилизировали ее состояние с помощью Рейны. Мы не можем вернуться к этой фазе.

— Но ты просто ничего не можешь с этим поделать, верно? — медленно спрашивает она.

— Могу.

Ее глаза загораются.

— Можешь?

Я бы сделал все, чтобы Ари была счастлива. Гребаное все, что угодно.

— Конечно. Я с ней только из-за сделки Александра и Гарета. Рейна ничего для меня не значит. Она мне никогда так сильно не нравилась.”

— Серьезно?

— Да, — лгу я сквозь зубы.

Ари должна верить, что я держу себя в руках, чтобы она смогла довести дело до конца. Она подражает мне во всем, иногда даже в настроении.

— В таком случае... — она снова смотрит на свои колени. — Я должна кое в чем признаться. Ты первый, кому я это рассказываю, и... и…Я... я не хочу, чтобы ты меня осуждал.