Страница 2 из 54
аншлаг: ЧЕРНАЯ МЕССА БОРИСА ЕЛЬЦИНА
По приказу больного, с мутными глазами и резиновыми шунтами Верховного выводятся из Чечни две последние боевые бригады. В разбитые стекла уходящих эшелонов врываются дым чеченских шашлыков, автоматные салюты боевиков и едва различимый вой, несущийся над холмами Великой Ичкерии. Это воют и рыдают русские пленные, которых предатели, как и после Афгана, оставляют в земляных тюрьмах. Это стенают русские жители, у которых под стук уходящих эшелонов насилуют дочерей, вырывают коронки у живых стариков. Это харкают кровью чеченцы — легковерные друзья Москвы, чувствуя, как лезвие проникает под третье ребро, останавливаясь в сердце.
Дело Рыбкина торжествует. Говорят, этот маленький, пылкий, как котлетка, человек по часу, перед тем, как ехать в Совет безопасности, выстаивает перед зеркалом, репетируя величие и грозный государственный вид. А вечером, возвращаясь после работы, сам бархоткой перетирает все изящные вещицы, расставленные по огромной, подаренной Ельциным квартире.
В то время, когда он сдувает пылинки с маленького бюста Наполеона — вылитый Рыбкин, только в треуголке — в это время в Анкаре и Баку готовят самолеты с грузом оружия и наркотиков, фальшивыми рублями и взрывчаткой. Сядут в Грозном, когда еще не растает в тумане хвостовой огонь последнего эшелона, и инструкторы — турки — начнут монтаж стартплощадок для ракет “Земля — земля”, нацеленных на Москву и Саратов. И уже не пошлют дивизию ВДВ брать штурмом проклятый аэродром, ибо дивизии к тому времени уже не будет. Остатки российской армии, согласно реформе Кокошина, переформируют в “потешные полки” Петра I, поставят перед памятником Церетели.
Молчат генералы, уныло жуют рукава своих генеральских мундиров.
Молчит разведка, переориентированная на борьбу с оппозицией.
Молчит Невзоров, провозгласивший чеченскую войну своей личной войной.
Ликует “Яблоко”. Ликует “Ликуд”. Ликует якут.
А русские гренадеры чеченской войны, прокопченные, в рубцах и ссадинах, сжимая ободранное о скалы оружие, уезжают из Чечни под “семь сорок”, под виолончель Ростроповича, под икающее от восторга трио Киселева-Сванидзе-Доренко, надетых на пальчики еврейских банкиров.
Дума, стреноженная, посаженная на цепь, бьется головой о дубовые стены стойла. И надо всеми, большими кругами, как “черная птица перестройки”, парит Старовойтова. Знает крючконосая, когда Россия отдаст японцам Курилы, китайцам — Туманган, немцам — Калининградскую область.
Эшелоны идут из Чечни, прямехоньким путем в крематорий, в котором сгорает Россия. И в этом жутком зареве танцуют страшные уроды. Павианы и бабуины правительства. Большие и мелкие бесы политических движений и партий. Лысые мэры и гангстеры. Граждане трех государств. И среди них — неистовый рыжий черт в парике из медной проволоки и в галстуке из человеческой кожи.
Мир, затаив дыхание, направив монокли, перископы подводных лодок и прицелы бомбометания, смотрит на “черную мессу” русской истории.
Но мы — не свидетели, не зрители в мировом театре. Мы — русские, те, кто сгорает в адском огне!
Братья, если нам суждено сгореть, утянем с собой палачей!