Страница 1 из 15

Но случается чудо

Екатерина Златорунская

Но случается чудо

Издание подготовлено при содействии Литературного агентства и школы «Флобериум»

Миссия «Флобериума» – открывать звезды и дарить их людям, чтобы жизнь стала ярче

Моим родителям – с любовью и благодарностью!

Часть первая:

о других

Завтрак с видом на Сэлинджера

– Здесь только завтраки, я свой уже заказала, – торопливо сказала она, пододвигая ему меню, – а счет приносят в яйце, как Кощееву смерть. А где-то приносили счет в книге, в библиотечном конвертике на первой странице. Один раз это был справочник ветеринара. Я прочитала до эндокардита.

Она так и не сняла свой белый плащ. Сидела, обхватив себя руками, постукивая лодыжками. Кажется, под плащом было платье-майка, темно-синее, короткое, потому что ноги казались особенно голыми, открытыми. И он подумал, что это платье она надела специально для него.

– Понимаешь, это начало романа, – продолжала она. – Может быть, роман я так и не напишу. Но все равно спасибо, что ты взялся прочитать. И мне даже не пришлось тебя долго уговаривать. Шучу, шучу. Правда, спасибо.

Он посмотрел на нее и не улыбнулся. Он был почти седой, а лицо молодое. Он начал седеть уже в тридцать, когда они познакомились, и гордился этим. Невысокий, худой, всегда в джинсах, кроссовках, выражение лица – хмурое, думающее, но улыбка была быстрой, легкой, и когда он улыбался, ей хотелось пальцем провести по его губам.

Она подумала – носит ли он тот костюм, который выбирали вместе, и он страшно стеснялся, когда она заходила к нему в примерочную кабинку, садилась на табурет и оценивающе смотрела на него через зеркало.

– Моя героиня в начале истории старая, хотя молодая, а потом все наоборот. Очень тяжело стареть.

– Это ощущение жизни – твое или твоей героини?

– Смотри, вот им всем лет двадцать, – показала она на молодых людей за соседним столиком, – а мне тридцать. У меня на их фоне начинаются комплексы. Я думала, вот мне будет тридцать и мне станет легче жить. Тебе в твои сорок стало легче жить?

– В свои сорок – да, – ответил он, интонационно выделяя каждое слово.

– Мне наша встреча в кафе напоминает сцену из рассказа «Френни» Сэлинджера. Кстати, в каком кафе они сидели? И как звали ее жениха?

– Я не помню.

Мужчина вдруг засмеялся.

– Почему ты смеешься?

– Вспомнил, как ты писала мне в сообщениях «Сэлинджер» через «е».

– Я и сейчас иногда так пишу.

– Приятно знать, что твои старые знакомые не изменились.

– В этой фразе меня оскорбляет все – и слово «знакомая», и «старая», и множественное число.

Мужчина недоуменно развел руками:

– Я не хочу обсуждать твои обиды. Тем более они кажутся мне нелепыми. А вот и твой скудный завтрак. Кофе и яичница. Стоило ли из-за этого выбираться из дома?

– А вы так и не сделали выбор? – спросила его официантка, строго улыбаясь. И он, желая поспешно предотвратить неизбежную атаку, сказал:

– Я ничего не буду, мне скоро идти, и я уже завтракал.

Несколько минут они сидели в торжественной тишине. Она смотрела по сторонам, потом сказала:

– Они сидели в студенческом кафе.

– Кто?

– Френни и ее жених.

– Какая у тебя хорошая память.

– Я только недавно перечитала рассказ.

– По-моему, это повесть.

Она снова подумала о чем-то своем:

– Кстати, сколько Френни было лет?

– Ну, это тебе знать лучше, ты же недавно перечитывала.

– Сэлинджер про это ничего не пишет.

– Но она студентка. По моему ощущению – где-то восемнадцать.

– Представляешь, когда я читала этот рассказ, – она выразительно посмотрела на него, – мне было пятнадцать, и Френни мне казалась очень взрослой. Недавно я искала что-нибудь почитать и нашла пьесу «Дни Турбиных». Так вот, Елене было двадцать четыре года.

– И?

– А сколько было Карениной?

– Толстой не называет ее возраста.

– Ну сколько бы ты ей дал по своему внутреннему ощущению?

– В начале книги двадцать шесть.

– Представляешь, когда я прочитала эту книгу в первый раз, мне было девятнадцать.

Мужчина перебил ее:

– Давай ешь, а потом приведешь список героинь, которые помолодели в твоем восприятии по мере того, как ты превратилась в старушку.

– Знаешь, что мне больше всего нравится в повести «Френни»?

Мужчина пожимает плечами.

– То, как Френни во время пламенного монолога жениха просит отдать ей оливку, оставшуюся в его бокале после выпитого мартини. Такая мелочь, казалось бы, но она раскрывает все. Когда я читаю такие вещи, у меня пропадает желание писать совсем, и, вместо того чтобы писать, я иду на кухню и ем.

– Да, я заметил, как ты поправилась.

– Какая предсказуемая шутка.

– Что я могу ответить на это серьезно? Не читай чужих вещей, пока пишешь свои. Так у тебя будет готовый рассказ или роман, пусть плохой, но твой.

– Или вот, например, Симор в «Рыбке-бананке» едет в лифте вместе с какой-то женщиной, и эта женщина смотрит на его голые ноги, и он ее спрашивает: «Вы смотрите на мои ноги», и женщина, уличенная в этом, как во лжи, краснеет и выбегает из лифта. Потом он заходит в свой номер, садится на кровать в синем халате. А почему ты так уверен, что я пишу плохой роман?

– А почему ты так уверена, что халат Симора был синим?

Она смотрела ему вслед. Он шел быстро, раздраженно. Парусиновые занавески взмывали над верандой, и ей казалось, что наверху сидит огромная птица, которая хочет, но не может взлететь.

Среди ночи заболело сердце. Может быть, это было эхо другой боли, а казалось, что сердце. Она проглотила нитроглицерин, но боль не прекращалась. Было похоже, что кто-то высасывает из нее воздух, как воду из стакана, через трубочку. Маленькая съемная квартира становилась еще меньше и давила со всех сторон креслами, телевизором, занавешенными окнами. Она написала ему: «Приезжай, мне страшно, у меня колет сердце, и я не знаю, что делать».

– Я сейчас засну, выпила снотворное, и мне легче, просто посиди со мной.

Он рассердился. Хотел уйти сразу, но почему-то сел в кресло и сидел так, со всей силы прижимаясь к спинке, борясь с раздражением.

– Я не буду тебя соблазнять, не бойся.

Она лежала, укрывшись одеялом с головой, как мумия.

– Знаешь, мама рассказывала, что, когда я была младенцем, не могла без нее жить. Она меня укачивала на руках, а потом не могла переложить в кровать. Я просыпалась и плакала. Так она и спала, держа меня на руках.

– А сейчас как ты без нее?

– Вот так. Сам видишь.

– У меня есть женщина.

И она ответила равнодушно и быстро, не своим, а чужим голосом:

– Я давно не люблю тебя больше.

Он вспомнил, что в сумке лежит начало ее романа, и стал читать. Почувствовал через какое-то время ее взгляд на себе. Она засыпала, но старалась понять по его лицу, нравится или нет.

Он улыбнулся ей ласково, даже нежно:

– Мне нравится, спи.

И она закрыла глаза.

До свидания, лето

После конференции вышли на улицу, блестевшую от дождя, как слезы на глазах. В Дюссельдорфе было холодно, несмотря на июль. Гостиница, где остановился Евсеев, находилась в пятнадцати минутах от Конгресс-центра, но он все равно вызвал такси. Серая туча переводчиц, обступаемая черными пятнами мужчин в костюмах, сиротливо стояла под навесом, раскрывались зонты, как фейерверки, и на его вопрос, кого подвезти, отозвалась только одна девушка и села рядом с ним на заднее сиденье. Звали ее Таня, переводчица-синхронистка, и он соврал, что именно ее голос слышал у себя в наушниках. Голос у нее был быстрый, словно бегущий по полю щенок. Она из Воронежа, он из Екатеринбурга – бизнес-менеджер подразделения Laundry&Home Care. Как далеко мы друг от друга, подумал он не без облегчения.