Страница 8 из 12
Распорядитель садово-паркового хозяйства был мертв задолго до того, как его тело замерло у подножия лестницы.
III
Кончетте Эспозите Ла-Бреска давно вбили в голову: к неграм хорошо относиться нельзя. Доверять им тоже себе дороже. Ну а ее братья помимо этого усвоили, что черномазых при всяком удобном случае нужно ставить на ножи. Эти уроки жизни они получили в районе трущоб, гетто, населенном преимущественно итальянцами, которое обитатели с иронией и любовью окрестили Парадизо. Кончетта, выросшая в этом, с позволения сказать, райском саду, еще девочкой нередко наблюдала, как ее братья и ребята из района проламывают череп очередному негру. Подобные картины нисколько ее не трогали. Кончетта рассуждала следующим образом: если ты такой идиот, что родился черным, и при этом еще забрел в Парадизо, значит, сам виноват, что тебе раскроили башку.
Кончетта съехала из Парадизо в возрасте девятнадцати лет, когда местный торговец льдом родом из-под Неаполя по имени Кармине Ла-Бреска решил перебраться в Риверхед и предложил руку и сердце ей – самой младшей из дочерей Эспозито. Она с радостью дала согласие. Во-первых, Кармине был хорош собой – бездонные карие глаза, черные вьющиеся волосы, во-вторых, дела у него шли в гору, ну а в-третьих, на тот момент она уже была беременна.
Через семь месяцев после свадьбы она родила сына. Теперь ему шел двадцать восьмой год, и жили они с ним в квартире, располагавшейся на втором этаже. Кроме них, в этом доме жила еще одна семья, занимавшая первый этаж. Через месяц после того как на свет появился Энтони, Кармине вернулся домой в городишко Поццуоли, располагавшийся километрах в двадцати от Неаполя. Поговаривали, что Кармине убили во время Второй мировой войны, по крайней мере, никаких других сведений о его дальнейшей судьбе Кончетта не получала. Впрочем, она достаточно хорошо знала своего мужа и потому была уверена: он до сих пор жив и здравствует где-то в Италии, дела у него идут лучше всех, и он по-прежнему крутит головы молодым девчонкам, а потом брюхатит их в льдохранилище. Именно так произошло с ней, Кончеттой.
Кончетта Эспозита Ла-Бреска по старой памяти не любила негров и не доверяла им. Именно поэтому женщина, мягко говоря, была ошарашена, когда к ней в дом темной, безлунной и беззвездной ночью – в половине первого – заявился чернокожий незнакомец.
– Чего надо? – крикнула она. – Пошел вон.
– Полиция, – произнес Браун и показал удостоверение.
Только после этого Кончетта обратила внимание, что рядом с негром стоит еще один мужчина невысокого роста – белый, узколицый, с карими глазами, глядевшими слишком пристально. Для такого порчу навести – плевое дело.
– Ничего не знаю, проваливайте, – быстро проговорила она, опустив жалюзи на стеклянной двери в ее квартиру.
К двери вела хлипкая лестница, поднимаясь по которой Уиллис споткнулся, едва не сломав себе шею. Со второго этажа открывался вид на внутренний дворик – там росло дерево, обернутое рубероидом. «Бьюсь об заклад, это фиговое дерево, их так всегда на зиму укрывают», – промолвил Браун, когда они поднимались по лестнице. Через весь двор тянулась веревка, увешанная промерзшим нижним бельем. Один ее конец был привязан к ограде маленькой террасы на втором этаже, другой – к шесту на противоположном конце двора. На веранде яростно завывал ветер, норовя скинуть Брауна во двор на увитые виноградными лозами опоры. Чернокожий детектив снова постучал в дверь и закричал:
– Полиция! Вам, дамочка, лучше открыть!
– Sta zitto![3] – крикнула Кончетта и отперла дверь. – Вы хотите перебудить все соседство? Ma che vergogna![4]
– Можно зайти, мадам? – спросил Уиллис.
– Заходите, заходите, – промолвила Кончетта и отступила из прихожей в маленькую кухоньку, позволяя Уиллису и Брауну войти.
– И чего вы хотеть два часа ночи? – осведомилась Кончетта и закрыла дверь, чтобы в дом не задувал ветер.
Кухонька была узкой: вдоль одной стены выстроились плита, холодильник и раковина, противоположную стену подпирал стол с эмалированной поверхностью. У батареи примостился металлический шкаф с приоткрытой дверцей, за которой виднелись банки консервов и упаковки с крупами. Над раковиной висело зеркало, а на холодильнике стояла фарфоровая статуэтка собачки. Над батареей висела картина с изображением Иисуса Христа. Под потолком светила люстра с большим стеклянным абажуром и выключателем на цепочке. Из крана капало. Электрические часы показывали первый час ночи.
– Никаких двух часов ночи нет, – промолвил Браун, – едва перевалило за полночь.
В голосе Артура появились знакомые Уиллису нотки, наличие которых он мог объяснить лишь присутствием миссис Ла-Бреска, если, конечно, дама, стоявшая перед ними, действительно была ею. В который раз Уиллису подумалось, что в Брауна встроен радар, позволяющий безошибочно с расстояния ста метров засечь расиста. Лично Уиллису казалось, что хозяйка смотрит на него с Брауном совершенно одинаково, с равной степенью враждебности. Кареглазая женщина, чьи длинные черные волосы были стянуты в пучок на затылке, глядела на детективов прищурившись, с вызовом. Перед тем как пойти открывать дверь, она накинула мужской халат поверх ночной рубашки. Только сейчас Хэл обратил внимание, что женщина стоит перед ним босая.
– Вы – миссис Ла-Бреска? – уточнил Уиллис.
– Я Кончетта Ла-Бреска. Вы кто такие? – выпалила она.
– Детективы Уиллис и Браун из восемьдесят седьмого участка, – ответил Хэл. – Где ваш сын?
– Спит, – ответила Кончетта. Поскольку женщина родилась в Неаполе и выросла в Парадизо, она тут же решила, что сыну не повредит алиби. – Он был со мной здесь весь вечер. Не за тем пришли.
– Миссис Ла-Бреска, вы не могли бы его разбудить? – попросил Браун.
– Зачем?
– Нам надо с ним поговорить.
– Зачем? – повторила вопрос Кончетта.
– Мадам, – вздохнул Браун, – если хотите, мы можем забрать вашего сына с собой и допросить его в участке. Но подумайте сами, не будет ли нам всем проще, если вместо этого мы прямо здесь и сейчас зададим ему пару вопросов? Ну так как, мадам? Вы за ним сходите?
– Я уже встал, – раздался голос Энтони из соседней комнаты.
– Мистер Ла-Бреска, вы не могли бы подойти сюда к нам? – попросил Уиллис.
– Секундочку, – отозвался молодой человек.
– Он был здесь весь вечер, – повторила Кончетта, однако рука Брауна все же потянулась к кобуре на поясе – кто знает, а вдруг это Ла-Бреска всадил две пули в голову распорядителя садово-паркового хозяйства?
Ждать Энтони пришлось довольно долго. Когда он наконец открыл дверь и вошел на кухню, оказалось, что в его руках лишь пояс от халата, который он тут же при детективах завязал. Волосы на голове паренька были взъерошены, а глаза заспанно смотрели на полицейских.
– Ну, чего еще? – спросил он.
Поскольку расследование шло по горячим следам, а Ла-Бреска официально не являлся задержанным, Уиллис и Браун посчитали излишним зачитывать пареньку его права. Вместо этого Уиллис сразу перешел к делу:
– Где ты был сегодня в половине двенадцатого вечера?
– Здесь, – пожал плечами Ла-Бреска.
– Что делал?
– Спал.
– Когда лег?
– Где-то около десяти.
– Ты всегда так рано отправляешься на боковую? – удивился Браун.
– Да, когда надо вставать спозаранку.
– И во сколько тебе завтра вставать?
– В шесть утра, – вздохнул паренек.
– Зачем так рано?
– Мне на работу.
– Мы думали, ты безработный, – хмыкнул Уиллис.
– А я уже устроился на работу. Как вы ушли, так и устроился.
– И что за работа?
– На стройке. Чернорабочим.
– Тебе помогли на бирже труда? – спросил Хэл.
– Ага.
– Кто ведет строительство?
– «Эрхард энджиниринг».
– Где стройка? В Риверхеде?
– Нет, – Энтони покачал головой, – в Изоле.
3
Заткнись! (ит.)
4
Стыд какой! (ит.)