Десять

Первое движение языка испугало, на жалкий миг она испытала желание закрыться, хорошо, что вовремя была остановлена поглаживаниями. Симон удержал ее бедра мягко, но настойчиво. После она ни о чём не думала, не жалела, не анализировала. Юлю несло обжигающей волной страсти, тело жило отдельной от разума жизнью. Вовремя добавленный палец лишил всякой воли, способности к пониманию происходящего.

Она захлёбывалась в собственных эмоциях, когда оргазм накатил обжигающей волной, а следом второй, совершенно неожиданно для нее. Она увидела Симона, почувствовала свой вкус на его губах, его плоть в своей.

— Ради этого стоило стать олимпийским чемпионом, — сказал потом Симон.

— Хих, — только и смогла ответить Юля, счастливо пряча лицо на груди мужа, ощущая себя настолько ветрено счастливой, что не смогла придумать ответ на шутку мужа. — Я люблю тебя, — наконец, сказала она то, что крутилось в голове.

— Я люблю тебя, — просто ответил Симон.

Утром Симон рассказал, зачем привез Юлю в гостиницу, потратив на это часть призового фонда, помимо очевидного — желания побыть наедине вне тонких стен маленькой квартирки в панельном доме.

— Я оставляю спорт, Юля, — огорошил он.

— Что? Но почему?! — Юля не верила своим ушам. «Симон Брахими» и «спорт» были словами синонимами, единым целым, гармоничным продолжением друг друга.

— Я всегда считал, что цель всей моей жизни — спорт, достижения, золотая Олимпийская медаль. Но когда я летел домой, адреналин спал, я понял, что единственная моя цель — это моя семья: ты и Ким. Моя жизнь, работа будет связана со спортом, я не смогу по-другому, да и не умею больше ничего. Продолжу работать в федерации, на другой должности, мы уже обговорили детали. Я больше не хочу оставлять тебя надолго, оно того не стоит, маленький.

— Хорошо. — Юля обняла Симона, не веря себе. Сколько просила его бросить, подумать о своем здоровье и вот… Неужели сбывается?

— И еще, хватит нам с бабушкой жить. Я понимаю, она с Кимом здорово помогает, но нужно свое жилье. Ким подрастает, нам даже нормальную кровать ему поставить некуда, письменный стол для школы. Да и… Юльк, ты такая громкая. — Он с неприкрытым обожанием посмотрел на румянец, растекающийся по лицу Юли. — Чертовски сексуально, маленький.

Юля довольно, совершенно счастливо улыбнулась.

— Так вот, — после пары поцелуев продолжил Симон: — Уверен, покупку квартиры нам не потянуть, я всего лишь Олимпийский чемпион, а не миллионер, а дом постепенно построим.

— Дом? — опешила Юля.

— На даче твоих родителей, там уже строятся дома на постоянной основе. Район недалеко от города, уверен, скоро там будет жилой посёлок. Видела, какой большой участок внизу, за домом, прямо у озера? Он ведь ваш, места на несколько домов хватит. С отцом твоим я говорил, он согласен.

— Говорил? — удивилась Юля. Симон и папа не были дружны, скорее придерживались взаимного нейтралитета.

— Да, я звонил ему несколько раз. Должен же я был убедиться, что с тобой всё в порядке, а он всё-таки вра-а-ач. — Симон прятал лицо в светлых локонах Юли, глубоко вдыхая аромат духов, перемешанных с запахом прошедшей ночи.

— Я тоже врач.

— Тоже. Только ты при смерти не признаешься, что устала. Три блюда приготовила, ночь не спала… Господи, как же я тебя люблю, маленький.

Сегодня Юля стояла в полутемной «курилке», смотрела сквозь стекло на ночь, далекий фонарь, в свете которого кружились, как безумные, хлопья снега, и пыталась разомкнуть сведенные от напряжения губы.

— Отпусти, — повторил Юрий Борисович.

— Не могу… — прошептала Юля, с трудом разжимая губы.

Юрий Борисович удерживал её за плечи, прижимал к себе, краем сознания она ощущала, что мышцы расслабляются, взамен принося ломоту — настолько были скованны.

— У тебя есть закурить? — проговорила она словно не своим ртом, движения приносили боль.

— Ты не куришь, — напомнил Юрий Борисович то, что знали оба.

— Нужно отвлечься, я с ума схожу…

— Хорошо, — Юрий Борисович поднес зажигалку к сигарете, которую взял в рот секундой раньше, при этом он продолжал обнимать Юлю, прижимать к себе с ощутимой силой.

Сколько раз за это время Юля хотела вот так прижаться к нему? Это было безотчетное, ничем не оправданное желание. Словно воздух разряжался, стены любого помещения сдвигались, давили на Юлю, когда она находила рядом с Юрием Борисовичем.

Это было похоже на параноидальный бред, наваждение, морок, дурные сны, посланные злыми ведьмами. Не поддавалось разуму, не слушалось, не прекращалось. Юля просто замирала, как зверек, загнанный в ловушку, и ждала, когда всё закончится, пока у кого-то из них двоих появится причина выйти вон.

Самым ярким, ужасающим был момент, когда она ласкала мужа особо интимным способом, и перед глазами вдруг промелькнул воображаемый белых халат, слегка надменный взгляд, который, тем не менее, внушал доверие раз и навсегда. После вспышки она ощутила желание такой силы, что напугала мужа, который ни на день не отказывался от занятий любовью со своей красивой женой, его руки, казалось, не отпускали ее никогда.

— Давай паровозиком, — проговорил Юрий Борисович, затянувшись.

Юля закрыла глаза, окончательно расслабилась в объятиях Юрия Борисовича, почувствовала, как его пальцы аккуратно поворачивают ее голову, раскрывают губы, после дым на своих губах — тонкую, едва ощутимую струйку, которую она тут же вздохнула, почувствовав горечь и горячее дыхание.

— Ещё? — спросил Юрий Борисович.

— Да, — только и она ответила перед тем, как поцеловала Юрия Борисовича.

Она не встретила сопротивления, напротив — он моментально перехватил инициативу, придержал за затылок, с силой вдавливая ее губы в свои, словно давления, трения, укусов было мало.

Поцелуй, как самый страшный грех, как тот самый змей, как яблоко познания, яблоко раздора. Поцелуй, за который не стало стыдно.

— Простите, — пробормотала Юля, сделав попытку вырваться. Слабую, едва заметную, потому что находившиеся вблизи губы не оставляли шанса на истинное желание оторваться от поцелуя.

— Не извиняйся. Меня поцеловала самый красивый ординатор больницы, поэтому даже не думай забирать поцелуй обратно. — Он улыбнулся, плотоядно посмотрел на Юлины губы, не спрашивая, всего лишь ставя в известность, что поцелует снова. И снова, и снова.

Утром Юля смотрела, как Ким упал на гололеде, когда разогнался, чтобы промчаться по обледенелой тропинке. Мысленно отругала его кареглазого отца, но продолжила молча наблюдать за слезами сына и присевшим рядом с ним Симоном, который что-то говорил, пока Ким не перестал плакать, улыбнулся широко, по-детски наивно. Симон поцеловал сынишку, крепко прижав к себе, поднял на руки, на ходу отряхивая тёплый яркий комбинезон малыша, и двинулся в сторону Юли, стоявшей на крыльце областной больницы.

— Привет, привет, мама! — Ким, конечно же, забыл, что несколько секунд назад горько плакал.

— Привет, мой золотой. Как ваши дела? — сияя, ответила Юля.

— Я принес показать свою медаль!

Юля знала, накануне прошел открытый урок в бассейне. Не соревнования, но каждый малыш получил медаль и маленький кубок за свои личные победы. Заслуги Кима были невелики, ему достался страх воды от матери, но он два раза опустил лицо в бассейн, задержав при этом дыхание.

Симон не уставал нахваливать сына, повторяя, что расти надо над собой, а не над другими. Юле он однажды сказал, что из Кима если и выйдет спортсмен, то маловероятно, что он повторит заслуги отца — нет в нем злости.

— Ну и хорошо, — сказала тогда Юля, вспоминая синие губы мужа.

— Вот и отлично, — ответил Симон, вспоминая что-то своё, возможно — бесконечные тренировки или время, которое он провёл без семьи ради медали, что теперь стояла на подставке, на видном месте, и Адель показывала ее в камеру ноутбука очередной новоприобретенной интернет-приятельнице.

— Как Алёша? — тихо спросил Симон.

— Всё… — со рваным вздохом ответила Юля.