Десять

Она отлично понимала, что нагрузки, которые дает ей муж, смешные для него, но на предложение просто присутствовать или даже не ходить с ней, Симон улыбнулся и сказал:

— Ты снова запутаешься, маленький, к тому же тебе нужна компания.

Симон бегал с ней по утрам, отказывался от сладкого и мучного, грыз зелёные яблоки со словами: «Какая гадость эта ваша заливная рыба». В периоды усиленных тренировок у него было отдельное питание, но и тогда он умудрялся не соблазнять жену сладким или протягивать ночью маленький кусочек молочного шоколада со словами: «Я не видел, ты не ела».

Казалось, всё вошло в норму, привычный режим, как в привычку Юли вошло готовить блины утром и занятие физкультурой. Пока однажды муж не огорошил её новостями, столь ожидаемыми и неожиданными одновременно.

Обычно мужья уезжают на рыбалку, охоту, отрываются в ночных клубах, стриптиз барах, изменяют женам. Юлиному же мужу предстояло самое важное событие в его жизни. Соревнования, сам отбор к которым уже почетен для любого спортсмена. Симону требовалась победа, и только победа. Его тренеру требовалась победа. Сборной требовалась победа. Стране…

Но не Юле. Она не видела Симона сутками, он приходил за полночь, перебирал её волосы — это становилось навязчивой привычкой, проявлением невроза, шептал, что любит и занимался с ней любовью. Медленно, вальяжно, словно они никуда не спешат, и Юле не нужно с утра вставать, а Симону работать до седьмого пота.

Она сидела на коленях перед лавочкой, на которой растянулся Симон, в мужской раздевалке бассейна. Незадолго до этого мгновения, по пути в раздевалку, она встретила тренера Симона, тот просил передать мужу свои слова дословно: «Мокрица! Еще один такой провал, и ты попросту вылетишь из сборной». Юля замерла, вглядываясь в жесткое лицо тренера, ответила именно то, что хотела сказать все время изнуряющих тренировок к сраной, не нужной ей Олимпиаде:

— Идите на хер!

— Вот это жена, красавица! — рассмеялся в ответ тренер, и, присвистывая, пошёл по зеленоватому коридору прочь от Юли.

Она сидела на коленях перед лавочкой, слушала пульс на запястье Симона, судорожно вспоминая короткий курс спортивной медицины. Давилась этими, бесполезными прямо сейчас, знаниями, как и видом на синюшные губы мужа. «Синусовая брадикардия». «Атриовентрикулярная блокада». В Олимпийской сборной, конечно, были врачи, специалисты высокого уровня. Юля отлично понимала, что Симон здоров, только никакие здравые размышления не могли убедить ее в необходимости нечеловеческих нагрузок. Ради чего? Золотой медали для страны? Бесполезной железяки для человека!

— Симон, пожалуйста, брось… Зачем? Для чего? — заливалась слезами Юля.

— Я должен, — как заведенный повторял Симон.

— Не должен, ты не должен, никому не должен! Я люблю тебя, Ким тебя любит! Не убивай себя! Пожалуйста, я не могу видеть на тебя в таком состоянии. Не могу больше смотреть на твои синие губы… — Юля разрыдалась, уткнувшись лицом в плечо Симона.

В это время Пашка стоял в дверях раздевалки и отгонял любопытных мальчишек, чьё время тренировки подошло, однако зайти в раздевалку им не позволяли, потому что красивая женщина плачет на груди у мужчины, а тот в ответ молча перебирает пальцами её волосы.

Через время и синие губы пропали из поля зрения Юли. Симон уехал тренироваться в другую страну — там лучше база, — вот такое простое объяснение.

Юля плакала, скучала ночами, днями, бесконечно вспоминала Симона. Она хотела к своему мужу, сильно обнимала сына в поисках родного тепла. Иногда становилось невозможно смотреть на Кима, который был невероятно похож на отца. Алжирская кровь.

Ким становился импульсивным, только бесконечное терпение Юли, которое она черпала у Адель, помогало ей, удерживало от желания отшлепать непослушного мальчишку, а тот словно испытывал на прочность нервы мамы непослушанием и капризами.

Коротких телефонных разговоров с Симоном не хватало, она начинала ненавидеть свою учебу, работу, его спорт. Все, что разлучило с мужем. Она скучала по нему, смешкам, угрозам защекотать, протянутым ночью шоколадкам. Тосковала по телу Симона, отчаянно хотелось близости с мужем, порой настолько остро, что напрягались ноги, вырывался рваный вздох, когда она переворачивалась с бока на бок, задевая чувствительными сосками кружево ночной сорочки.

Симон приезжал всего пару раз. В последний приезд Юля пообещала, что вырвется на его выступления. Обязательно приедет! Неважно, что спортивный режим и строгие правила не разрешат им увидеться до соревнований. Симон все равно будет знать, что она рядом. Сидит на трибуне, болеет, и каким бы ни вышел результат — она будет рядом, продолжит его любить, независимо от места в турнирной таблице.

Потому что Юля любит мужа не за медали, а за то, что он ее муж, ее Симон. Любит за веснушки и бездонные глаза. За все, чем являлся ее Симон Брахими. Пообещала и не смогла, в тысячный раз подведя, обманув ожидания.

Юлин руководитель не стал выслушивать просьбу Юлии Владимировны, хотя о том, где находился муж молодой сотрудницы было известно даже ленивому, слепому и глухому одновременно. Юле попросту отказали в отпуске за свой счет, заявив: «не время», «в следующий раз». В следующий раз? Следующего раза Юля попросту не переживет!

Она кинулась за помощью к отцу, искренне надеясь на его авторитет в больнице. Тяжело вздохнув, папа отчитал Юлю, сказав, что врач всегда вынужден выбирать между работой и семьей, не всегда этот выбор — семья. Чаще всего невозможно просто встать и пойти по своим делам. Сейчас происходит проверка, и не столько Симона как спортсмена, сколько — как мужа, а Юли — как врача.

— Сколько можно проверять, папа? Мы только и делаем, что проверяем, проверяем! Я просто хочу быть с мужем в эти дни. Это же не месяц, не неделя, всего несколько дней! — не выдержав, закричала Юля.

— Ты специальность выбрала на года. Готова рискнуть ради пары дней? Грош цена такому выбору! — не остался в долгу отец. — Всё утрясётся. Посмотри, подумай хорошенько: мама часто в отъездах, я постоянно задерживаюсь, но мы вместе, мы любим друг друга, мы семья. Иди, работай.

В день, когда все новостные каналы трубили о победе Симона, Юля стояла после бессонной ночи у стены отделения и скупо принимала поздравления. Какое-то жуткое опустошение поселилось в ее душе, непереносимая усталость, глухая обида, не проходящее чувство вины, граничащее с отчаянием, которое притупляло оставшиеся живые чувства.

Она не была на трибуне, не обняла мужа первой, это сделала другая девушка с казенным букетом цветов. Сейчас Юля просто стояла у стены отделения и смотрела на телевизор, подвешенный высоко под потолком. Очередной выпуск новостей, где уже который раз показывали сияющего Симона, а она видела лишь его усталость, синеватые губы и притаившуюся обиду во взгляде карих, бездонных глаз.

— Ты что тут делаешь? — голос Юрия Борисовича раздался над головой, вывел из невольного транса. Юля посмотрела в его сторону, вид был слегка помятый, значит, после дежурства, как и она.

— Стою, — только и сказала Юля. Она действительно просто стояла. Подпирала окрашенную в светло-голубой цвет стену.

— Очень интересно, а я думал — ты там, с мужем. — Юрий Борисович кивнул на телевизор, нахмурился, смерил Юлю непонятным взглядом, впрочем, она и не стремилась понять.

— Меня не отпустили.

— Шутишь?

— Нет… — Юле было совсем не до шуток, не зареветь бы, не скатиться по стене, захлебываясь в набегающем отчаянии.

— Вот суки! — вырвалось у Юрия Борисовича, Юля бы удивилась сквернословию из его уст, но не смогла даже повернуть голову в сторону возмущающего. — А сейчас-то ты почему здесь? Не в аэропорту? — продолжил Юрий Борисович.

— Не успею всё равно. Маршрутка часа два будет ехать. — Она судорожно вздохнула. Не плакать, не плакать, не плакать…

— Хм… Так, Юлия Владимировна, восемь минут тебе, чтобы переодеться, жду тебя у выхода, — скороговоркой выдал Юрий Борисович.