Страница 15 из 18
Обнаружилось это еще в довольно нежном возрасте, лет этак в двенадцать, когда малышка Лея стала достаточно сильна для того, чтобы самостоятельно, без посторонней помощи, держать на весу ружье. Рассказ о том, как пучеглазая кроха, уже тогда получившая обидное прозвище Верблюдица, со ста шагов вышибла мозги волку, ухитрившись даже не задеть овцу, которую тот пытался уволочь, так долго ходил из конца в конец ущелья, отражаясь от скал и неприступных каменных башен, некогда украшавших собою каждое родовое гнездо, что в конце концов превратился в легенду. В основе его лежал простой, вполне достоверный факт – девочка взяла ружье, быстро прицелилась и спустила курок, волк кувыркнулся через голову и замер, а получившая свободу овца поднялась с земли и, хромая, с жалобным блеяньем потрусила прочь, – но от многочисленных пересказов легенда полностью утратила правдоподобие. Впрочем, это уже неважно, поскольку вокруг имени красавицы Леи вскорости возникло множество других, куда более мрачных легенд.
Сваны – народ воинственный, пограничный, закаленный столетиями войн и набегов. Старшие братья Верблюдицы Леи не раз и не два ходили горными тропами в Чечню, возвращаясь оттуда с пачками денег. И в один прекрасный день Лея объявила о своем твердом намерении пойти вместе с ними.
Ей, можно сказать, повезло. В тот день, хлопоча по хозяйству, она превзошла себя, заметно превысив обычную норму мелких разрушений, что неизменно сопровождали эти ее хлопоты. Этого не выдержали даже железные нервы старого Виссариона Агжбы, и на решительное заявление дочери он не менее решительно предложил ей катиться на все четыре стороны.
Немного остыв и хорошенько поразмыслив, старый Виссарион не стал менять свое решение: в конце концов, это был отличный способ заработать приданое, размеры которого заставили бы любого жениха согласиться с мнением Агжбы по поводу внешности его дочери. Наказав сыновьям, самому старшему из которых вскоре должно было исполниться шестьдесят, а самому младшему – двадцать пять, присматривать за сестрой, старый Виссарион проводил детей и стал ждать их возвращения.
Они вернулись, и снова ушли, и опять вернулись, и каждый раз Верблюдица Лея приносила домой больше денег, чем все пятеро братьев, вместе взятых, поскольку действительно была отличным снайпером. Ее прозвище осталось прежним, поскольку внешнее сходство с самкой верблюда никуда не делось, но звучало оно теперь иначе – гордо и грозно, как и полагается звучать прозвищу отважного воина-горца. Это прозвище с должным уважением произносили Басаев и Хаттаб; федералы объявили за голову Верблюдицы Леи награду, размер которой увеличивался пропорционально увеличению количества зарубок на прикладе ее любимой СВД, подаренной старшим братом, Григорием Агжбой. Девичья честь красавицы Леи была в полной безопасности под охраной пятерых угрюмых великанов, а после парочки инцидентов, виновники которых умерли раньше, чем успели пожалеть о неосторожно брошенном грязном намеке, над головой Леи, похожей на высохшую головку мака, простерлась оберегающая длань самого Хаттаба.
Если бы в то утро, когда остатки потрепанного федералами отряда Железного Мамеда забрели в окрестности родовой крепости клана Агжба, старый Виссарион и его сыновья были дома, ничего бы, наверное, не случилось. Скорее всего Мамед Аскеров и старый Виссарион сумели бы как-то договориться, а если бы не сумели, Железный Мамед просто отступил бы, не рискнув вступить в бой с вооруженной до зубов группой отважных, сильных, а главное, опытных мужчин, засевших в доме, который предусмотрительные предки выстроили как крепость, способную выдержать и штурм, и долгую осаду. Но в то утро Верблюдица Лея была дома одна.
Железный Мамед отдал приказ остановиться на дневку неподалеку от дома, над которым торчала древняя, сложенная из дикого камня сторожевая вышка. Аскеров понятия не имел, чье это жилье; его это совершенно не интересовало, и он не желал обитателям этого места ничего плохого, ему в тот момент было не до грабежей. Еды его людям хватало, стекавший с горы ручей с избытком обеспечивал их чистой водой, так что нуждались они только в отдыхе. Со сноровкой бывалых вояк разложив бездымный костерок, они разогрели консервы и вскипятили чай.
Им никто не мешал, хотя наблюдение за ними велось, и притом очень пристальное: Верблюдица Лея, по своему умственному развитию во многом уступавшая двенадцатилетнему подростку, в это время как раз поднялась на верхушку сторожевой башенки и предавалась своей любимой забаве – разглядывала окрестности через оптический прицел СВД. Естественно, что, заметив два десятка вооруженных людей, она сосредоточила на них все свое внимание, тем более что Железного Мамеда угораздило устроить привал в тени частично обрушившейся каменной стены, что ограждала родовое кладбище клана Агжба.
Аскеров не знал о том, что за стеной кладбище: человек, посланный им в разведку, был наемником из Саудовской Аравии, все эти местные тонкости волновали его очень мало, и сделанный им доклад о проведенной рекогносцировке уложился в одну коротенькую фразу: «Все чисто». Удовлетворившись этим, ибо вероятность быть настигнутыми федералами в здешних местах действительно почти равнялась нулю, Железный Мамед плотно позавтракал, назначил часовых и уснул каменным сном солдата, наконец-то получившего редкую возможность принять горизонтальное положение и, ни о чем не беспокоясь, вытянуть ноги.
В сущности, Мамед Аскеров, по прозвищу Железный Мамед, не был виноват в том, что произошло дальше. Верблюдица Лея также ни в чем не была виновата. Если кто и провинился, так это наемник-араб, по имени Саид ибн Керим, который не нашел лучшего места справить перед сном нужду, чем могила дедушки Верблюдицы Леи, Луарсаба Агжбы.
В оптический прицел своей любимой «драгуновки» Лея увидела, как какой-то человек с черной, как солдатский сапог, кожей спускает штаны с явным намерением усесться на корточки прямо над родной могилой. Видимо, справить большую нужду в тени обглоданного непогодой каменного креста показалось ибн Кериму отменной шуткой; часовой-чеченец, оседлавший гребень стены, похоже, разделял это мнение, а вот Верблюдица Лея с ним не согласилась. Она без лишней спешки, но споро, как и подобает бывалому солдату, распаковала водонепроницаемую сумку с боеприпасами, вставила обойму, передернула затвор и выразила свое несогласие, разнеся на куски непутевую черную голову Саида ибн Керима. Мозги араба брызнули во все стороны, и он упал, ударившись размозженным черепом о подножие креста, – как был, со спущенными до середины бедер штанами.
Сидевший на гребне низкой каменной стены часовой вскочил, озираясь, и взял автомат на изготовку, хотя и не знал, откуда грозит опасность. Верблюдица Лея сто раз бывала в подобных ситуациях и точно знала, как надо действовать. «Драгуновка» снова издала сухой, хлесткий звук, и труп часового с силой ударился лопатками о каменистую землю рода Агжба, взметнув в воздух небольшое облачко пыли.
Пока отряд Железного Мамеда просыпался и прятался по щелям среди камней, Лея успела отправить к Аллаху еще пятерых. Это были хорошие воины; по правде говоря, даже рота российского спецназа вряд ли сумела бы нанести отряду Аскерова такой существенный урон за столь короткий срок. Лея стреляла с интервалами от секунды до полутора, и ни одна пуля не была истрачена напрасно. Первые пятнадцать-двадцать секунд боя больше напоминали стрельбу по мишеням в тире, если не расстрел.
Когда Железный Мамед пришел в себя, простая логика опытного полевого командира подсказала ему, куда следует смотреть. Он безо всякого бинокля разглядел в узкой бойнице вышки блеск отраженного оптикой солнечного луча. Он приказал открыть огонь и повел остатки своего отряда в наступление, хотя по-прежнему не знал, кого именно атакует.
Единственное, что он понимал, так это то, что их обстрелял какой-то снайпер – обстрелял и, надо полагать, не успел уйти, попал в ловушку и решил дорого продать свою жизнь. Цена, которую стрелок уже взял с отряда, была чересчур высока. Убедившись, что огонь и впрямь ведет всего один человек, Железный Мамед повел атаку по всем правилам военного искусства.