Страница 10 из 21
В крохотной прихожей послышался шум, и в комнату боком вдвинулся сержант патрульно-постовой службы.
– Следственная бригада прибыла, – сообщил он Быкову и, обернувшись, сказал кому-то в прихожей: – Проходите, это здесь.
– Спасибо, сержант, свободен, – откликнулся оттуда знакомый голос.
«Легок на помине», – подумал Быков, имея в виду следователя Кузнецова.
В прихожей «хрущевки» было не разминуться, и сержант попятился, пропуская вновь прибывших в комнату. Первым вошел эксперт-криминалист – лысоватый, чернявый, юркий, в очках с толстыми линзами и несвежей рубашке, что выглядывала из-под вязаного джемпера. Окинув комнату быстрым взглядом, он отыскал свободную поверхность, которой оказалась крышка пианино, и, пристроив на ней свой чемоданчик, первым делом натянул тонкие латексные перчатки.
За криминалистом, обойдя громоздкого сержанта, в помещение прошел Кузнецов – высокий, русоволосый, коротко стриженый, по-спортивному подтянутый и, как всегда, мрачноватый, будто погруженный в решение какой-то важной задачи или одолеваемый невеселыми мыслями. Он был замкнут и неразговорчив; многие считали это признаком заносчивости и высокомерия, но неплохо разбиравшийся в людях капитан Быков был уверен, что угрюмая молчаливость Андрея Кузнецова происходит от детской застенчивости, которую тот безуспешно пытается скрыть от окружающих.
Поздоровавшись с капитаном за руку, следователь покосился в сторону кухни, где бойкая старуха насмерть забалтывала старлея Васина, по третьему кругу рассказывая, как ее посреди ночи разбудил свисток соседского чайника, а затем окинул место происшествия профессионально цепким взглядом.
– И что тут у нас? – спросил он.
– По-моему, типичное самоубийство, – почти не кривя душой, ответил Быков. – Пришел человек домой, явно в расстроенных чувствах, заварил ромашковый чай для успокоения нервов, валерьянку достал – и то, и другое так в кухне на столе и стоит. А потом передумал чаевничать, отпилил ножиком кусок антенны, люстру с крюка снял, завязал петельку… В общем, не наш клиент.
– Личность установили? – поинтересовался Кузнецов, присаживаясь рядом с трупом на корточки и берясь кончиками пальцев за уголок простыни.
– Соседка опознала, – откликнулся капитан. – Хозяин квартиры, некто Се…
– Не надо, – перебил его следователь, вглядываясь в посиневшее лицо удавленника. – Я его знаю. Ну что, Серебряков, – обратился он к мертвецу, – вот и встретились, как я тебе и обещал. От меня ты ушел, а от бога, видишь, не увернулся…
– Старый знакомый? – поинтересовался капитан.
Кузнецов кивнул и поднялся с корточек.
– Приступай, Михалыч, – сказал он эксперту. – Посмотри хорошенько вокруг рта и на запястьях.
– На предмет? – остро блеснув в его сторону стеклами очков, спросил тот.
– Следы веревок, кляпа или клеящего состава с пластыря или скотча, – сказал Кузнецов. – Не нравится мне синяк у него на подбородке. Посмотри, нет ли других следов борьбы.
– Это уж как водится, – проворчал криминалист и, бесцеремонно оттерев его в сторону, склонился над телом.
Капитан Быков подавил вздох при виде того, как начинает проявляться знаменитая въедливость следователя Кузнецова.
– Ты не в курсе, кем он работал в последнее время? – поинтересовался тот, разглядывая дыру в потолке с таким видом, словно рассчитывал найти там улики, свидетельствующие о том, что здесь произошло обставленное под суицид зверское убийство.
– Соседка говорит, вроде, музыкантом в каком-то кабаке. Хотя на лабуха он, по-моему, не похож…
– Не похож, – согласился Кузнецов. Он оставил в покое дыру и, протиснувшись мимо колдующего над трупом эксперта, принялся теребить торчащий из-за шкафа конец обрезанного кабеля. – Лабух – это не от хорошей жизни. Раньше он был педагог, преподавал игру на фортепиано в музыкальной школе.
Он кивнул на служившее подтверждением его слов пыльное пианино и, не выпуская из рук конец кабеля, уставился на валяющийся на полу кухонный нож. Быков снова подавил вздох: этот парень все подмечал, да еще и, как выяснилось, был знаком с погибшим. Сейчас еще скажет, что у покойника было полно врагов или ревнивая любовница, которая могла его заказать, и пошла писать губерния…
– А потом? – спросил он, чтобы отвлечь Кузнецова от ножа и кабеля.
– А потом – суп с котом, – сообщил следователь. – Детишек он очень любил. Так сильно любил, что из школы его вежливо попросили, а в другую уже не приняли. Кое-как устроился в дом детского творчества руководителем кружка, пару лет держался, а потом опять за старое… Ну, а дальше, сам понимаешь – скандал, увольнение, развод… Даже уголовное дело возбудили. Но состава преступления обнаружить не удалось, так что отделался легким испугом. А теперь – вот…
Быков скорчил брезгливую гримасу. За годы оперативной работы он навидался всякого, в том числе и извращенцев всех мастей, но уразуметь, как здоровый мужик может испытывать половое влечение к ребенку или к другому мужику, так и не смог – это было выше его понимания.
– Совесть замучила? – предположил он.
– Сомневаюсь, что она у него была, – возразил Кузнецов. – Скорее уж, опять влип в какие-то неприятности. Жилось ему в последние годы, судя по всему, и без того несладко, вот психика и не выдержала. Валерьянка, говоришь?
– Ну, – утвердительно произнес Быков. – По-моему, все отлично сходится. Влип, как ты говоришь, в какую-то историю, психанул…
– Следы веревок и кляпа отсутствуют, – высказался в его поддержку эксперт. – Видимых следов борьбы нет, кроме кровоподтека на подбородке. Кровоподтек прижизненный, получен, судя по цвету, за несколько минут до смерти – может быть, за час, но никак не больше.
– Вот, – сказал Быков. – Типичное самоубийство!
– А кровоподтек?
– А что кровоподтек? Может, он из-за него и повесился! Дали в морду в темном дворе, или сам дома обо что-нибудь треснулся и окончательно распсиховался. Даже чай пить не стал – схватил ножик и побежал вешаться.
– Возможно, – сказал Кузнецов. – Но не факт. Надо все проверить. Узнать, были ли у него неприятности, и если да, то какие именно. Может быть, ему кто-то угрожал…
– Ну вот, – с тоской произнес Быков, – уже и угрожал!
– Почему бы и нет? При его наклонностях обзавестись врагами в лице чьих-нибудь родителей – пара пустяков. Один хороший удар в подбородок, и человек в глухом ауте. Связываешь его скотчем, который не оставляет рубцов на коже, заклеиваешь пасть, чтобы не переполошил соседей, и вешаешь. Потом аккуратно срезаешь путы, а следы липкой ленты легко удалить – спиртом, например, или обыкновенной теплой водой…
– Ну-ну, – недоверчиво сказал Быков. – Ты не перегибай, ученая голова! Кто его, по-твоему, пришил – профессор Мориарти?
– Возможно, – повторил следователь. – Как выражался один юморист, не все же в деревне дураки… Надо опросить свидетелей. Может, кто-нибудь видел, как ночью в подъезд входил посторонний человек, или заметил какую-то машину…
– Ребята уже на обходе, – вздохнул капитан. – Только черта лысого они выходят. Какие свидетели в четвертом часу ночи? Соседка слышала шум – чайник со свистком ее, понимаешь ли, разбудил, – но окна у нее в квартире на другую сторону, так что видеть она ничего не видела…
– Он тебе еще нужен? – спросил у Кузнецова эксперт и, дождавшись отрицательного покачивания головы, крикнул в сторону прихожей: – Сержант, можно выносить!
В прихожей стукнула дверь, с лестничной площадки донесся голос сержанта, который разговаривал по рации. Вскоре в квартиру, топоча, как лошади, вошли два дюжих санитара в броской униформе Центроспаса. В комнате, где и до их появления было тесно, стало не повернуться. Они сняли с шеи погибшего удавку, упаковали его в черный пластиковый мешок, погрузили на носилки и, неловко протиснувшись через мизерную прихожую, освободили помещение. На полу остался только очерченный мелом контур тела да растянувшаяся, как дохлая змея-альбинос, удавка.
Снаружи было слышно, как санитары, сдавленно матерясь и скребя ручками носилок по стенам, с трудом разворачивают свою ношу на узкой лестничной площадке. Потом кто-то, видимо, сержант, закрыл дверь квартиры, и удаляющиеся голоса зазвучали глуше, а вскоре и вовсе стихли. Внизу гулко бабахнула дверь подъезда, и через открытую форточку на кухне стало слышно, как санитары возятся около своего микроавтобуса.