Слепой. Глобальный проект

Глава 4

Звонок Потапчука раздался, когда он въехал на МКАД. Если бы не «пробка» – не снял бы трубку и успел увидеться с Ириной. А теперь придется сворачивать на Ярославское шоссе, гнать до тридцать четвертого километра, потом по Красноармейскому. Там, на повороте на Левково, его будет ждать автомобиль, в нем инструкция по выполнению операции.

Ничего о том, что ликвидировать придется человека, каждый грамм мозга которого стоит больше, чем годовой бюджет страны, которую тот считает родиной, Федор Филиппович Глебу не пояснил. Он и сам не очень вникал, зачем венгерским коллегам нужно избавиться от Белы Меснера, но помнил, что год назад пообещал им помощь и содействие в историях, аналогичных случаю с хозяином «Берлоги».

Свернув вправо, Слепой проехал метров двадцать, притормозил, отсчитал десять шагов в глубь леса, перпендикулярно трассе, увидел раскидистое дерево. Генерал предупредил, что ключи от автомобиля будут в дупле.

Он легко нашел ключи и брелок, соединенные металлическим кольцом. Вместо них бросил в древесную щель свой такой же комплект, поправил сползший с плеча ремень дорожной сумки и направился к дороге. Рядом с его серым «фольксвагеном» уже стояла «тойота», на влажной двери четко виднелся отпечаток руки. Пригнавший ее сотрудник, очевидно, был где-то поблизости, но присматриваться Сиверов не стал. Он быстро сел за руль, выжал сцепление и помчался в нужном направлении. Минут через семь-восемь съехал на обочину, остановился, открыл бардачок. Там, в мятом пакете из «МакДоналдса» нашел паспорт на имя москвича Ласло Адамиша, записку о том, что на это имя забронирован одноместный номер в пансионате с многообещающим названием «Астория-один», и фотокарточку женоподобного очкарика. На обратной стороне фотографии было написано: «На вид двадцать восемь – тридцать пять, фактически – сорок один. Родной язык – венгерский. Хорошо, без акцента говорит на американском английском, очень прилично на русском и иврите. Может изменить внешность. Особые приметы – плохой запах изо рта, всегда жует жвачку. Тщательно охраняется потенциальными чеченскими покупателями. Сколько охраны – неизвестно, но для семинара-практикума по гештальт-продажам в условиях рыночной экономики зарезервировано пять двухместных номеров и столько же одноместных. У всех «семинаристов» звучные чеченские и дагестанские фамилии».

Глеб закурил, стряхивая пепел в приоткрытое окно, внимательно посмотрел на фотокарточку и сжег ее, не выходя из машины. Пиликнул мобильник – ему прислали два новых изображения: в профиль, который обнаруживал характерную горбинку на носу, и с бородой, рыжеватой, в отличие от смоляных волос. Сообщение Слепой тоже удалил, пошарил правой рукой в глубине бардачка, нашел два заряженных пистолета. Потапчук позаботился, чтобы оружие было легким, маленьким и простым в использовании. Это были отечественные, созданные КБ «Приборостроение» пистолеты «П 96-С». Без магазина каждый весит всего триста семьдесят пять граммов, вдвое меньше известного «Макарова». Стреляют «макаровскими» патронами, но в магазине их не восемь, а четырнадцать. Новейшей разработки, они пробивают сталь толщиной пять миллиметров и бронежилеты второго класса. Пока другие силовые структуры страны только готовятся принять «новичков» на вооружение, ФСБ уже снабжает ими тех, кто официально не числится в ее рядах.

Глеб взвесил оружие в руках, проверил предохранители. Один пистолет положил в карман куртки, второй засунул за ремень брюк.

Для Беллы Меснера начался финальный отсчет.

Глава 5

Гасан почти забыл, что когда-то работал над кандидатской диссертацией и числился методистом отдела науки Грозненского университета. С тех пор его Alma Mater стирали с лица земли, отстраивали, возрождали и снова толкли в порошок. Но это было давно, когда на выходные они с Гулей и Лилей ездили к родителям в горный аул со звонким названием Кировский. Мать в темно-зеленом платке выходила на порог и всплескивала руками.

– Вах, Джамиль, дети дома, а ты не улыбаешься!

Отец выходил вслед за ней, прятал счастливую улыбку в усах и бороде, сурово кивал и усаживался на большой плоский камень – талисман их дома и их рода, веками, а может и тысячелетиями лежащий на этом месте. Гуля и мама шли за дом, под навес, где на столе уже ждало блюдо с лепешками, по-русски укутанное теплым платком. Он нес следом модную венгерскую болоньевую сумку с городскими гостинцами – сухой колбасой, шпротами, зеленым горошком.

Лейла (ее Гуля дома звала Лилей, Лилечкой) в нарушение всех шариатских традиций бегала без платка, а в жару – с голыми руками и ногами. Она любила помогать выбирать ягненка и, в отличие от своих жалостливых родителей, всегда была рядом с дедом, когда тот одним точным движением перерезал молодому барашку горло и сливал в таз остро пахнущую, дышащую паром кровь. Радостно гладила псов, терпеливо ожидающих поодаль, когда хозяин таким же уверенным взмахом вспорет еще теплое тело и, ловко орудуя кривым кинжалом, извлечет внутренности. Маленькая пятилетняя девочка расставляла в ряд миски, куда мягко шлепались сердце, печень, легкие – для людей, и остальная требуха – для собак. В эмалированную кастрюльку старый Джамиль с улыбкой бросал деликатес – итоги оскопления барашка, а Лейла несла бабушке. Потом возвращалась с ведерком и сама клала туда маленькую крутолобую голову с погасшими глазами и закушенным синеватым язычком. Из головы и ножек завтра будет суп – шурпа.

Гуля все это время проводила где-нибудь подальше от дома с книжкой в руках и в наушниках, закрепив на поясе подарок мужа – мини-плеер. Она выросла в городе в смешанной семье, где хозяйством заправляла мама-белоруска. Животных они не держали, мясо покупали в гастрономе, поэтому подобные «зверства» она выносить не могла.

А вот когда ей впервые в роддоме показали дочку – сразу поняла: славянская четвертина растворилась бесследно, девочка – стопроцентная чеченка. Гуля как могла воспитывала в дочери так называемое национальное самосознание, исследование которого являлось ее главным научным интересом. Они с мужем в детстве и молодости участвовали в КВН, субботниках, водных походах и студенческих отрядах – абсолютно космополитичных по духу. Они были лишены национальности.

Лиля слушала, как Джамиль читает Коран, знала от бабушки про смысл и тахарата, и эль-гусля – большого и малого омовений, а главное – гораздо лучше говорила по-чеченски.

Оставив деда свежевать тушку, Лейла с папой скоблили специальным резаком внутреннюю поверхность блестящей шкурки, чтобы потом растянуть ее на жестких распорках. Гуля, переждав в горах «убийство», уже помогала свекрови наполнять казан рисом и овощами, резала на каменной доске полоски карминно-красного мяса, терла в ступке специи.

Застолье получалось не совсем чеченским: плов, но на столе с тарелками, вилками. Там же лепешки, которые дед с удовольствием поливал шпротным маслом и учил этому внучку. Домашнее вино в узкогорлом кованом кувшине и обычное шампанское. А еще, по детской домашней привычке, Гуля часто привозила укутанную в шарфик, уже сваренную картошку, и Зара всегда ставила ее на стол рядом с пловом.

За столом часто пели: отец сильным хрипловатым голосом, мама очень тихо. Гасан и Гуля сидели на толстой овчине, изредка касаясь друг друга плечами, когда старики не смотрели в их сторону.

Гуля первая из них защитила диссертацию, прошла конкурс и стала доцентом. Гасан только собирался. Лиле было почти шесть, она готовилась идти в школу, естественно, в русскую – чеченской в их микрорайоне не было. На роскошной, блестящей «семерке», купленной с помощью и своих, и Гулиных родителей, он отвез жену и дочь в Кировский на недельку, чтобы в тишине и одиночестве подготовиться к решающему заседанию кафедры. Текст диссертации был полностью готов, лично перепечатан женой под три слоя копирки. Один экземпляр был уже у заведующего кафедрой, другой – у потенциального оппонента. Третий он сейчас вычитывал.