Страница 6 из 15
Столько лет мечтать о том, чтобы в миг смерти Завоевателя сказать ему в глаза: «Узнаешь меня, Ионт? Я жив. И я все отнял у тебя. Я, невидимый, дергал тебя за ниточки, как деревянную куклу. Я». И допустить, чтобы лютый враг ушел, так и не узнав, кто и почему сжег его жизнь. Последний удар, сделавший бы месть Сьента совершенной, у него кто-то украл.
Кто смог? Кто посмел? Слишком странные обстоятельства окружали ту трагедию, и слишком не понравилось Сьенту открывшееся ему тогда в подземном святилище, когда он примчался, узнав о смерти Ионта. И разгадка до сих пор не найдена! И ключ к разгадке – исчезнувший в Лабиринте дарэйли, один из «сыновей» Ионта.
Верховный так яростно перевернул страницу, что порвал.
Этот легкий шум породил слабое эхо за спиной – шорох, донесшийся из-за тканевой ширмы, перегородившей шатер надвое. Жрец не стал оборачиваться, но немедленно развеял светящийся магический полог, запалив вместо него обычную свечу, сосредоточенно свел брови, а уголки его тонких губ тронула улыбка.
Черноволосая, ослепительно красивая девушка, появившаяся из-за ширмы, старалась не дышать и кралась на цыпочках. Но жрец чувствовал каждое ее движение, как простой гончар чувствует движение глины под его пальцами, когда крутится круг.
Кстати, о круге. Заметив трупики насекомых, девушка становилась, подобрала подол длинной льняной рубашки, не решаясь перешагнуть через смертную полосу.
Сьент едва сдержал порыв все-таки оглянуться и полюбоваться на эффект. Наверняка ее синие глаза под густыми ресницами стали огромными, алые губы жалобно округлились, на белом личике – неподражаемая брезгливо-сочувственная гримаса, и его рабыня решает: то ли в обморок упасть, то ли продолжить коварное покушение на Гончара.
Победило коварство. Девушка осторожно переступила ободок на полу и накрыла ладошками глаза Сьента.
– Попался! – ликующий шепот.
– Почему ты без перчаток, Мариэт? – нахмурился он. – Я запретил тебе их снимать!
Она тут же использовала лучший метод обороны:
– А почему ты опять читаешь ночью? Я тоже запретила!
– Какое счастье, что никто из иерархов не слышит, как дарэйли что-то запрещает жрецу, – усмехнулся он, вывернулся из объятий и усадил девушку подальше от себя.
Мариэт насупилась, убрала со лба черный локон, перечеркнувший мраморную белизну кожи.
– Я же знаю, Сьент, что при них рабам и рта нельзя раскрыть по своей воле. Какой-то там горшок не смеет поучать Гончара.
Сьент поморщился от гневной вспышки, сверкнувшей в ее ярко-синих глазах, и назидательно пробубнил, стараясь, чтобы его голос старчески дребезжал:
– Не горшок, а «сосуд с дарами духов». Причем, в твоем случае – бесценный. Но ты не ответила на вопрос, дарэйли.
– Потому что в перчатках я не смогу вылечить твои испорченные чтением в неподобающий час глаза, человек! – она поджала губки, скользнула взглядом по золоченому переплету книжицы, срочно закрытой Сьентом. На лице появилась настороженность. – Опять ты допрашивал дух покойного Ионта? Зачем? Что нового поведал тебе сегодня дневник твоего врага?
Вот эта опаска, которую девушка тщетно прятала каждый раз, когда что-то напоминало ей о покойнике или о Лабиринте, этот потаенный страх Мариэт и заставлял Верховного подозревать, что его рабыня скрывает от него какие-то свои знания. Уже десять лет скрывает. Но не пытать же ее, в самом деле.
Не дождавшись ответа, Мариэт вздохнула.
– Сьент, ну ты же не Завоеватель, а жрец Эйне. Зачем тебе эта ужасная война? – в тысячный раз спросила она, бесцеремонно забравшись с ногами на хозяйское ложе.
– Расскажешь, почему ты отказалась десять лет назад слушать Лабиринт Нертаиля и искать исчезнувшего в его недрах принца, и я скажу, зачем иду туда.
Верховный выжидающе поднял бровь, и шаловливая красавица, покраснев, опустила ножки на пол, ручки сложила на коленях и сделала постную мордочку смиренной монашки. Что было совершенно противоестественно для ее сущности – для дарэйли жизни, единственной во всем Подлунье. Лгать она не решалась, и потому просто молчала, опустив ресницы. «Пат. Снова», – усмехнулся про себя жрец.
Усмирив, хотя бы временно, этот кипевший бодростью фонтан, Сьент вернулся к дневнику, нашел запись, оставленную неофитом Ионтом после ритуала обращения.
«Власть, полученная из чужих рук – это плотина, поставленная в болоте».
И эта скупая фраза – единственное свидетельство прозрения Завоевателя, когда величайший из полководцев осознал свою роль куклы в чужих руках.
Сьент хорошо помнил потрясение, которое испытал даже не при виде мертвого рыжеволосого тела своего врага, лежавшего с перерезанным горлом в луже крови, а при виде линий и рун построенного Ионтом Гончарного круга.
Необычного, неправильного, невероятного круга, где в каком-то безумии смешались знаки всех известных сфер.
А ведь, насколько было известно иерархам, император и его наставники работали над сферой Логоса, не более. Ионт должен был окончательно воплотить в близнецах не простую, но вполне посильную ему, Завоевателю, сущность – дарэйли власти.
Так зачем он применял в ту ночь чуждые Логосу элементы? Да еще и в одиночку проводил важнейший после призыва эйнеры1 ритуал! Эта работа, требующая высшего напряжения духа и ювелирной точности, включала три почти единовременных действа и называлась «Триадой раскрытия силы Сущего, отдания и запечатления даров». Почему властный, но еще неопытный неофит никому не позволил контролировать такой сложный этап лепки «сосуда даров духов» – дарейри2, нечеловеческого существа в человеческом теле?
Верховный в тысячный раз перечитал строчку. «Плотина, поставленная в болоте…»
Эта запись, и тот круг, и смерть жреца от его же ритуального ножа, не давали Сьенту покоя. Потому что созданный Ионтом дарэйли, один из двух принцев, исчез бесследно. А это невозможно, если не вмешалась третья сила. Чужая. И не в Лабиринте ли она таится до сих пор? И кто знает, что там еще может таиться еще со времен войны Трех миров? А если наложенная в древности защита Врат ослабла? Если чужой, враждебный мир высших магов уже топчется на пороге?
Сколько раз Сьент задавал себе и иерархам эти вопросы! Ответ они могли найти, только вернувшись в Нертаиль. И Верховный подозревал, что этот ответ им очень не понравится.
Но тут Мариэт, устав изображать оскорбленную статую, жалобно вздохнула:
– Ты ведь не прикажешь мне идти в тот проклятый Лабиринт, Сьент?
– Нет. Но я-то все равно туда спущусь.
– Не надо, пожалуйста.
– Мариэт, это бессмысленная просьба. Я обязан.
– Но я же не могу отпустить тебя одного!
– Отпустить? – насмешливо улыбнулся он. – Дорогая моя девочка, ты что-то путаешь.
Она взвилась, но… промолчала, к радости жреца. Горделиво вздернула подбородок и чеканным шагом отправилась за ширму.
Из-под ее босой ступни, нарочно задевшей скорбный ободок праха, выпорхнула пара оживших ночных бабочек и куча оголодавших еще в прошлой жизни москитов, тут же мстительно ринувшихся на Сьента. Он тихо посмеялся над этой мелкой пакостью.
Мариэт пойдет за ним куда угодно, можно даже не сомневаться. И не по принуждению, он не будет ей приказывать, как и обещал. Она пойдет из страха за его жизнь. Потому что, если он умрет, то его дарэйли станет Потерянной. И будет пылиться на тайных складах Гончаров среди десятков таких же забытых сущностей, оставшихся без хозяев, умевших с ними обращаться.
Интересно, сколько Потерянных спит в Лабиринте, и сможет ли Сьент откопать среди них что-нибудь такое же ценное, как Мариэт? И не найдется ли там исчезнувший дарэйли Ионта?
Мысли Сьента вернулись к записям императора, проигравшего и власть, и жизнь в чужих играх. «Плотина, поставленная в болоте…». Уж не Сферикал ли он подразумевал под болотом, утянувшим его с головой?
О том, чтобы у императора появился, наконец, достойный короны наследник, должны были позаботиться Гончары. И они тщательно заботились… о том, чтобы у Ионта, ставшего королем, а потом императором, не появилось ни одного ребенка, зачатого от обычной женщины. Жрецам Эйне нужен был особенный наследник – абсолютный раб, обладающий и врожденной харизмой Завоевателя, и нечеловеческой сущностью. Дарэйли.