Страница 10 из 23
Гоша постоянно сбивался и путался, с ужасом понимая, что в своем единоличном участии он не убедит и младенца! Но Сергеев не давил, лишь улыбался и переходил непринужденно, даже дружески, к следующим вопросам:
– В который раз были на Кавказе? А в других горах? Тренируетесь в городе? Есть места стоянок или базы? А в горах?
Про это было рассказывать куда проще…
Из здания главного штаба его отправили в другое, не столь отдаленное место, где в чистой светлой комнате с санузлом и умывальником он просидел еще черт знает сколько, потому что вслед за изъятыми альпийским ножом для строп, крюками и плоскогубцами здесь его оставили даже без часов и шнурков.
Тем временем кадры наползающих на дворцовую площадь полотнищ обогнули весь мир. Флаг провисел всего несколько минут, но этого штабу Ленинградского военного округа хватило, чтобы догнать по популярности Пентагон. Как не без ехидства заметил один из иностранных обозревателей: «Стал первым официальным зданием России, где российский триколор можно увидеть не только из окон, но и на крыше!»
С победой демократии освободили и Гошу. Из последнего места отсидки – в районном отделении милиции – его забрала тетка. Его только предупредили о необходимости не покидать место жительства «вследствие возможных вызовов для дачи показаний».
Гоша был счастлив. Лишь тетка всю дорогу ворчала:
– Вот опять! Никто в милиции не сидит, только ему одному надо!
Вскоре вся группа была снова в сборе.
– И что там было? – колотило от любопытства Кирку.
– Ничего! В штабе с гэбешником пообщался, и всё, – честно признался Гоша. – Только возили с места на место.
– Ну а говорили чего?
– Говорили, дело откроют, за незаконное проникновение на особо охраняемый объект в террористических целях, за экстремизм, вооруженное нападение… у меня твой нож изъяли и крюки.
– Да хрен с ними, крюками! – взорвался Барклай. – Ты чего на крыше торчал?! Сказано – уходим, значит уходим!
– А вы чего сбежали?! – огрызнулся Гоша. – Наш флаг так на площади бабахнул! Мы же его реально на весь мир подняли! Подумаешь, отсидели бы за демократию пару дней…
– Во-первых, не подняли, а спустили! – сплюнул Барклай, всем своим видом выражая крайнее неудовольствие и презрение. – Во-вторых, славы захотелось? На сцену иди! Что на крыше-то, как придурку, руками махать?! Да чтобы я еще раз с таким идиотом куда-нибудь пошел… Про нас спрашивали?..
– Не сказал я про вас ничего, был на крыше один – и всё! И потом, какая теперь разница? Разуй глаза – наши победили! Наш флаг везде развешивают, ГКЧП скинули, Горбачёва вернули, демократы у власти! А между прочим, они нам кое-чем обязаны! Да может, нас еще наградят!
– Ага, тебя наградят, – ухмыльнулся Барклай, – орденом с крышку люка! А если узнаю, что ты меня или Кирку сдал, я тебе лично морду набью!
Сомневаться в этом у Гоши не было никаких оснований.
Несмотря на обиду, Гоша тяжело переживал этот разрыв. Он долго обдумывал, как доказать Барклаю, что тот неправ. И очень обрадовался, когда бойкий женский голос в телефонной трубке из Ленсовета сообщил, что его приглашают быть представленным принцу Эдинбургскому! Который с потомками рода Романовых неофициально посещает Петербург. Голос говорил, что члены императорской фамилии, к которым относится и сам принц Эдинбургский, впечатлены его смелой акцией, пожелали встретиться без посторонних и официальных лиц, и через три часа он должен быть на Петровской набережной.
– А можно, я не один приду? Я же не один флаг поднимал!
В трубке пообещали согласовать этот вопрос на месте.
Гоша бросился вызванивать Кирку. Барклаю он звонить не собирался.
На Петровской его с примчавшейся Киркой провели в роскошный дворец с пышной белой лестницей и множеством не менее роскошных позолоченных залов. В том, где их оставила дама из Ленсовета, бродили еще с десяток человек, да за дверью, в которую шмыгнула дама, дурачились два пацана: долговязый, повзрослей, в коричневом пиджаке, разыгрывал бой на шпагах с другим, полненьким, помладше.
На Гошу с Киркой никто не обращал внимания, и пронырливая Кирка, пользуясь этим, разнюхала всё, что можно.
– Вон этот длинный, в коричневом пиджаке, и есть принц Эдинбургский, – шептала она Гоше собранную информацию, – а вон та, за дверью, с мрачным взглядом, сейчас у Романовых самая главная! Она ему, кажется, тетка… а вот эта, с которой та, что нас встречала, разговаривает, – это их гид! Она им их бывшую собственность показывает! Этот дворец до революции тоже Романовым принадлежал, – тараторила Кирка, – представляешь?!
Впрочем, Гоша ее не слушал: от окружающего великолепия у него скрутило живот.
Вскоре дама зычным голосом объявила, чтобы все с фотоаппаратами и камерами покинули помещение, и принялась вместе с гидом строить Гошу с Киркой посреди зала в шеренгу. После громогласного объявления к ним подошел приосанившийся и повзрослевший принц. Гоша не без удивления отметил, что, похоже, они ровесники. Больше никого из Романовых не представляли.
Гид зачитала обращение:
– «Для миллионов людей во всем мире поднятое вами знамя стало символом конца коммунистической эпохи России! А для всех русских людей за рубежом – надеждой на ее возрождение!»
Затем принц шагнул к Кирке (Гоша видел, как та подпрыгнула, будто коснулась горячего чайника) и к нему.
– Поздравляю, – пожал руку принц, – и желаю всегда оставаться с Россией!
На этом церемония закончилась.
Кирка была в восторге. Выйдя на набережную, Гоша уже устал от всех, кому Кирка похвастает знакомством с настоящим принцем!
Настроение Гоши было не таким радужным.
– О чем вы там болтали? И чего ты дергалась? – мрачно спросил он, скорее из вежливости, чем из любопытства.
– Так я же не знала, что он мне будет руку целовать! Мне раньше никогда рук не целовали! Тем более принцы! Я ее теперь неделю мыть не буду! – трещала Кирка. – А ты чего такой мрачный?
– Да что это за прием? – вздохнул Гоша. – Поставили и выставили… хоть бы подарили чего или…
– А что ты ждал? Шубу с барского плеча? Золотой портсигар в алмазах? Или орден с крышку люка? – издевалась Кирка.
– Да нет, зачем мне орден? Я согласен на медаль, – вздохнул Гоша, с грустью вспоминая с какими надеждами он ехал на Петровскую набережную. По дороге он подготовил целую речь, обращенную не столько к принцу, сколько к Барклаю, он хотел перед камерами рассказать всему миру о нем и Кирке и очень надеялся, что сегодняшний день станет днем их примирения!
– Они даже всех фотографов выставили! Значит, и фотографий твоего принца у тебя не будет, – ворчал он. – Да и вообще, могли бы на что и разориться! Барклай Отечеству восемь карабинов со стропами не пожалел! Тоже, знаешь ли, не копейки, а уж Романовым-то сам Бог велел!
Мнение Гоши об этом не изменилось, даже когда Кирка принесла газету с заметкой об их чествовании. Заметка называлась «Герои России».
Следующее напоминание об августе 1991-го тоже нагрянуло с телефонного звонка. Только теперь Гошу разыскивала тетка: сообщить, что у него обыск, и чтобы он срочно мчался домой.
Здесь его ждали четверо мужчин в штатском, разворошенная комната и сложенные на столе вещи, по которым требовались его пояснения. В основном это были карты Северного Кавказа, на которых «горники» отмечают пройденные маршруты, – с разметкой перевалов и записями по привязке к местности. Здесь же был путеводитель туристических маршрутов, подробное описание чечено-ингушских долин со схемами хребтов, дорогами, тропами и кратким описанием населенных пунктов, очень ценный и подробный сборник перевалов Приэльбрусья и еще несколько довольно полезных книг. По ним пояснения заключались лишь в дате и месте приобретения.
Трудней было объяснить наличие дробовика, который Гоша смастерил еще в детстве из отличной толстостенной трубки и пружины с бойком от ригельного замка. В его дворе у каждого мальчишки лежал такой же.