Страница 4 из 9
Что ж, в прочем, это было взаимно, я сама с ними давно уже не поддерживала связь. Примерно с того случая, как вышла замуж за человека, сидящего напротив меня в одних трусах.
Нехотя, я наложила и себе порцию омлета.
– Ты сама не жрешь свой английский стандарт, – заметил Чарльз.
И чтобы выйти победителем, он потянулся через весь стол к подвесному шкафу. Я крепче сжала в руках вилку. Чарльз отметил про себя это, попутно доставая флягу.
Наконец, высоко поднятая планка моего терпения обрушилась вниз.
«Заколи его! Вилкой! Сейчас! И он не сможет больше портить тебе жизнь!», – нашептывал внутренний голос.
Взвинчено, я отбросила столовый прибор в раковину.
– Заткнись! Агнес спит! Я тебе не мать, чтобы с раннего утра гнуть спину у плиты!
– Не мать, а жена!
– И что? Где прописан закон, что жена должна мужу что-то готовить?
– А где прописан закон, что муж должен содержать жену?
– Ты и себя сам прокормить не в состоянии!
Пухлые пальцы Чарльза демонстративно отвинтили крышку фляги.
– Ты не будешь пить! – приказала я.
– Ну так и жрать поджаренные фекалии тоже не стану!
– Да плевать!
Нетронутый омлет со звоном треснувшего фаянса незамедлительно встретился с полом. Осколки посуды в геометрически известном порядке устелили плитку.
Чарльз вытаращился.
Воспользовавшись привлеченным вниманием, я сдержанно сказала:
– Мне надоело видеть мужа пьяным. Это зашло слишком далеко!
Я подошла к нему с намерением выхватить из рук флягу, но Чарльз довольно крепко удерживал ее.
– Ты оставляешь нас с Агнес одних в этом страшном доме, пока сам шляешься по кабакам. Сегодня будет месяц, как мы живем здесь. Месяц, Чарльз! Ты обещал, что это продлиться не дольше недели…
Рассерженно, я потянула на себя флягу сильней. Чарльз и не думал отпускать. Нагло, Чарльз приблизил к груди наши скрещенные руки.
– Прости. Мне это нужно.
В следующую минуту я сжимала пальцами воздух, а содержимое перевёрнутой фляги со змеиным пристрастием вливалось в рот.
Почему он так? Почему смотрел на меня этими вселенски обиженными щенячьими глазками? Почему не спорил? Не кричал? Не пытался переубедить? Почему… поступал не так, как я помнила?
– Почему ты так поступаешь? – только и смогла проговорить я. – Ты уже не тот, в кого я когда-то влюбилась…
Не дожидаясь ответа, я взбежала вверх по лестнице на второй этаж.
Это уже были не мы.
Все рушилось со стремительной скоростью. Рассыпалось в щепки. А я будто стояла и молча смотрела со стороны.
Дверь в комнату к Агнес была приоткрыта.
– Папа снова пил? – словила она меня встревоженным голосом.
Иногда создаётся впечатление, что Агнес понимала куда больше, чем мы с Чарльзом надеялись.
– Не кричи на него больше, хорошо? Ты не будешь кричать?
Конечно, она слышала.
Пройдя вглубь комнаты, я села на край детской кроватки.
– Не буду.
– Он исправится.
Я укрыла дочь одеялом.
– Еще рано, постарайся заснуть.
Агнес крепче прижала к себе плюшевого мишку и послушно закрывала глаза.
Долго или мало я просидела рядом с ней, пропуская сквозь пальцы маленькие кудряшки, пока ее дыхание не выровнялось.
Когда я спустилась в холл, Чарльза уже не было. Его пальто, туфли и полупустая фляга пропали вместе с ним. Ушел.
Этот дом. Снова мы остались с ним вдвоём. Один на один.
Уводящие сознание длинные коридоры, мрак одиноких комнат. Он хранил в себе тайну. Путал, смешивал чувства.
Стоял кирпичными костями на мертвой земле.
Айфон завибрировал в кармане халата.
Сообщение от Чарльза:
«Сегодня я планирую наведаться в свою старую киностудию Браун Форбс. Если они мне не дадут какое-то место, я их буду умолять об этом».
Может мы смогли бы все вернуть?
Нужно лишь больше времени.
С одной стороны, с меньшей, значительно маленькой стороны, я понимала Чарльза.
Мы уже не мы. Затерялись где-то меж мирами, канули в беспрерывном потоке идентичных будней. Жили одним днем. И он повторялся. Снова и снова.
Сколько так ещё будет?
Но с другой, разве ему понять меня? Разве ему может быть хуже, чем мне?
Да, порой мы эгоистичны. Ставим себя на первое место. Оно и верно, ведь если не мы, то кто об этом задумается?
Чарльзу не легко, но он слишком горд, чтобы сознаться в этом. Его образ «папаши-года» давно в проигрыше. Он, в какой-то мере, сдался, сдался судьбе. И пусть мне было за что винить его, сейчас, думаю, я должна помочь ему. А если нет, то хотя бы попытаться. Другого выхода нет.
Хотелось сбежать. Уехать, сменить обстановку, почувствовать тепло. Сесть на поезд, растворится в закате. Улететь. Забыться. Получить долгожданное освобождение от поедающих изнутри мыслей.
Ни о чем не думать, пустить жизнь на самотек. И так ехать ночь напролет, любоваться меняющимися за окном пейзажами. Туда, куда ведет дорога в забитее. Как можно дальше, дальше от сюда.
Ехать… Ехать…
А это только месяц прошёл.
Я подожгла спичку. Огонь спешно поедал тлеющий опилок. Успокаивал. Я почувствовала, как пламя добралось до пальцев. Боль от ожога, и я потушила ее.
Казалось, что сгоревшая спичка – это я сама. Она использована. Ее больше нельзя положить в коробок к остальным. Ее можно только взять и выбросить, как и меня. Я могу скользко угодно мечтать о прежней жизни, жалеть за тем, чего не вернуть, но изменить что-либо не в силе.
Вскипяченная ранее вода в чайнике остыла.
Я взяла в рот сигарету, подожгла еще спичку. Никотин незамедлительно воздействовал на мозг.
На третьем этаже располагалась домашняя библиотека: обширная комната, заставленная со всех сторон стеллажами с книгами. Интернет здесь не был подключён, поэтому я только и делала, что читала. Маркес, Остин, Шарлота Бронте. Вот и сейчас, когда Чарльз ушел, а Агнес еще спала, чтобы как-то отвлечься, я взяла с полки новую книгу.
Эрих Мария Ремарк «Триумфальная арка». Прочла аннотацию: «пронзительная история любви всему наперекор, любви, приносящей боль, но и дарующей радость». Мне захотелось исправить предложение: «пронзительная история любви всему наперекор, любви, которая сначала дарует радость, а потом приносит боль».
Я не любила романы со счастливым концом. Такое бывало только в сказках. Поэтому прежде, чем сделать выбор на какой-либо из книг, я заглядывала на последние страницы рассказа. Знать наперед всегда легче.
Я села в кресло и потерялась в нескончаемых монологах героя Равика.
В полдевятого снизу донесся звонок стационарного телефона.
– Семья Франклин, – сняла я трубку.
– Доброе утро, Одри.
Звонила Бренди Стоун. Старая и единственная подруга.
У меня было много друзей, но после замужества все куда-то подевались. Осталась Бренди.
Интересно вышло, в школе я ее не признавала. Причина проста, я была популярна, она – нет. Если начать с ней общаться – значило потерять авторитет. Когда она подходила к нашей компании, мы ее игнорировали, и Бренди оставалась одна. Я даже не понимала, чего ее не любили, она была не хуже остальных. А потом сама нашла ответ из собственных наблюдений: каждый второй человек ищет слабые места другого. Таким образом, мы поднимаем себе самооценку, понижая ее слабому.
И я была такой. Зависящей от чужого мнения, от положения в обществе. Удивительно, как любовь меняет человека. Ведь когда не признали Чарльза, я от всех отвернулась.
Теперь время указало на мои ошибки, научило и наказало.
– Хорошо, что оно хоть у кого-то «доброе» …
– Что? Чарльз снова берется за старое?
– Мягко выражаясь. Ушёл в запой!
Зажимая телефон между ухом и плечом, я вошла в кухню, набрала в чайник воды.
– Подруга, он с тобой несчастен.
– Хочешь сказать, это моя вина?
От накатившего возмущения я забыла закрутить кран, прежде чем вода начала выливаться из посудины.
– Вот зараза!
– Хеей! – запищала обиженная трубка.