Амнезия "Спес"

Что было раньше в тех помещениях, которые своими дверями выходили на улицу с двух сторон, я конечно не знал. Сейчас, ближе к выезду, имелись только наша казарма и гаражи с багги, а напротив — общага аграриев, чьи плантации пролегали дальше, в этом направлении.

Там, где заканчивалась улица, возле самого выезда в туннель, помещения с двух сторон занимал пост хранов.

Все же остальные здания просто пустовали, и свободный доступ был туда запрещен. Впрочем, искателям там точно было делать нечего — все, что имело хоть какую-то ценность и могло использоваться, понятно, что вывезли еще много лет назад.

Весь фасад трехэтажного здания напротив, занимали заведения, без которых не могло функционировать даже такое маленькое людское сообщество, которое образовалось здесь. Сама общага агриков имела с улицы только вход, а вот все помещения ее, как обычно с жильем и было, уходили вглубь каменного массива.

Вдоль же дороги тянулись двери столовых залов и пары магазинов, имеющих вполне привычные витрины, какие я привык видеть на Торговой площади.

На уровне второго этажа висел красный крест, обозначающий, что медпункт, в котором сейчас находится Червяк, располагается там.

Что было на третьем, я с ходу не понял, но в каютах с окнами простые рабочие проживать не могли — это-то я понимал. Возможно, какая-то контора или квартиры старшин размещались там.

Я вертел головой, с интересом разглядывая место, где теперь мне предстояло жить, если и не всю жизнь, то в ближайшие десятилетия точно. А то когда шли сюда с Питом от лифта, немного напуганные и оттого невнимательные, по сторонам глазеть как-то особо не получалось у нас.

В зале столовой было значительно теплее, чем на улице, и вкусно пахло. Я понял, что ужасно проголодался и сразу заспешил к раздатку. Но про себя отметил, что помещение непривычно мало и… неожиданно — мне здесь нравилось.

Я-то привык, что на камбузе в интернате наш столовый зал огромен и способен вместить в себя пять сотен человек. Да и понятно, в две смены в нем кормили десять потоков пацанов. А вот в этот зал, наверное, и сотни человек не влезет.

Впрочем, это я осмысливал между делом, а сам тем временем уже хапнул поднос и тащил его вдоль раздатка, высматривая по выставленным лоткам, что здесь подают. Но вот Паленый мое мимолетное внимание к столовому залу приметил:

— Что, маленьким кажется? — хмыкнул он. — Я вот тоже удивился в первый раз, когда из интерната прибыл. Ну, ничего, щас в поиск сходим, кредов заработаем и я поведу тебя в тратторию «Джуса Пица», там вообще в первый раз может показаться, что тесно совсем, но жратва такая — м-м-м, пальцы вместе с ней пообкусываешь!

— А что это такое, джус питса? — что такое траттория я знал, хотя ни разу по понятной причине в таких заведениях не был, о вот набор непонятных звуков в дополнении меня озадачил.

— О, это имя знаменитого предка шефа Рамульда, что там заправляет! В честь него даже названы напиток и одно из блюд, что там подают.

— Ладно, сходим, — согласился я, продолжая шарить глазам по лоткам и сглатывая слюну.

— Э-э, да ты не понял! — возмутился Паленый. — Я-то говорил это к тому, что по моим наблюдениям: чем меньше зал на камбузе, тем вкусней жратва!

— Угу, — опять не стал спорить я.

Может там и вкусней, но до Торговой площади отсюда топать и топать, да и кредов к тому же у меня пока нет. А вот тут, прямо передо мной и прямо сейчас, был выставлен такой ассортимент харчей, какой нам в интернате выдавали за день!

Там-то никто нас не баловал, что дали — то и ешьте. А здесь-то — разнообразие!

Так что занят я был и Паленого слушал вполуха.

Супа вон даже было два — мясной и рыбный, при том, аппетитные такие, что просто нечета тем серо-мутным неопределенностям с интернатского камбуза! Ну, я ж, конечно, начерпал себе из первой кастрюли.

А над вторым и вовсе завис. Кролик тушеный, рыба жаренная и моллюски в соусе! И гарнир разный! Но решился, выбрав по тому же принципу: мясцо — это наше все! В интернате-то его гораздо реже давали, чем разную водоплавающую живность, и то не такими кусками, а все больше или фаршем, или просто подливкой с запахом.

— Да ты рыбку лучше возьми, она хоть одним ломтем большим, а этот дохляк чё? Только кости одни! — сунулся в мою тарелку Паленый. — Вот в дальний поиск пойдем, дикого крола словим, вот там мясо, так мясо, жир аж по рукам течет!

Я отмахнулся от него и продвинулся дальше, к запивке.

Тут предлагался компот. Я больше всего любил клубничный — в нем иногда даже ягодки плавали! Ну, это когда удавалось стакан с ними урвать. Но здесь я его не увидел, а по стаканам были разлиты вишневый и персиковый.

Что такое персик и вишня я, понятное дело, не знал, поскольку в таком компоте ничего никогда не плавало. Вообще было подозрение, что эти напитки полностью синтезированные, а названия их чисто к цветам относятся.

Впрочем, они разнились не только по цвету, но по вкусу и запаху тоже.

Так вот, персиковый был приторно сладким, и я его не очень-то любил. Даже бегал в гальюн к раковине рот после него полоскать. Но в интернате-то выбора не было, а эту сладючую желтую водичку нам давали каждый вечер без исключения. Так что, хочешь, пей ее, а хочешь, хлебай из под того же крана в туалетной — другого выбора не было.

А вот здесь — был. И я, не раздумывая, потянул руку к стакану с красным кисленьким компотом.

— И правильно, — опять подлез со своим мнением Паленый, — а желтый вообще никогда не бери, если хочешь, чтоб писюн, как огурец крепким стоял, — и под эти слова сделал странный жест, приложив согнутую в локте руку к низу живота, и тряханув кулаком.

Изображаемая фигура выглядела несколько больше огурца, да и тот висел на плети, а не стоял, чей я собирал их не раз, когда нас вывозили на плантации. Но даже если брать тот, поменьше — настоященский, то даже его наличие в штанах весьма озадачивало:

— А зачем мне писюн, как огурец, он же такой при ходьбе мешаться станет? — задал я закономерный вопрос, топая рядом с наставником к столу, за которым уже вовсю наворачивал из своей тарелки Пердун.

— Не о том спрашиваешь, — насмешливо глянул на меня Паленый, усаживаясь, — он тебе никак не при ходьбе понадобится. Главное в сказанном учись улавливать. А главное в том, что не станешь пить эту желтую гадость, будешь молодцом!

Я с сомнением покосился на два стакана Пердуна, оба наполненных тем самым персиковым напитком, о котором мы сейчас и говорили.

— Этому можно, — тихо сказал мне наставник, — ему даже нужно. Никто не знает, что и как у него в голове повернется, если здоровяк настоящим мужиком себя почувствует. При его-то силе, может, мы проблем потом с ним не оберемся, и придется, тогда парня на прииск сдавать — там-то им уже не компотики дают, а сразу укольчики херачат. Раз, и полный мертвяк насовсем, — он махнул ладонью между своих расставленных коленей вниз, наглядно показывая, где «мертвяк» случится. — Так что любит он сладкое, хлещет эту гадость постоянно, и хорошо — нам проблем меньше.

Потом мы принялись за еду и разговор прервался. Но рот жевал сам, а рука метала в него ложку за ложкой на автомате, так что мозги жили своей жизнью и перемалывали другую пищу — как всегда неоднозначную информацию.

В общем, пока супом закидывался — думал. Обгладывая кролячьи кости тоже продолжал соображать. Но вот когда рука потянулась за компотом, то дело и до вопросов дошло:

— Подожди, Паленый, это значит выходит, что нас и в интернате поили специально? Зачем?

— А кому нужна толпа созревающих пацанов, у которых от взросления мозги набекрень выворачивает? К тому же четверть из вас все равно никогда уже не поймет даже, чего лишилась, — как-то спокойно, как будто о чем-то само собой разумеющемся сказал тот. — Да и из тех, кто потом все же себя мужиком осознает, помнить будут спокойные годы, и может по доброй воле уже к тому же решению придут. Вон, подсядут на компотик…

— Не понял опять… что значит, мозги набекрень?!