Земля

варианты

Таким образом, я дал нашему герою выговориться. И больше подобной ошибки не повторю. Эдак он черт-те что может наболтать! Только идиотская честность и воспитанная семьей и школой порядочность не позволяют мне выкинуть его, с позволения сказать, новеллу из повести. Уговор, как говорится, дороже правды…

Единственное, чем я могу отомстить своему герою,— это привести здесь текст очередной части литературной фуги под названием «Удивительное путешествие». Она еще не попала в память компьютера, но будет занесена туда — ей-Богу! — еще до окончания Дня Чудес: поздним вечером.

25. Мы уже обезумели и не соображали, куда лезем, как вдруг лопнула какая-то тонкая перепонка, нас втянуло в узкий туннель, и темная густая жидкость понесла нас к огромному, мерно работающему органу, чьи глухие удары мы слышали давно.

Я подумал, что вот-вот захлебнусь, но густая жидкость со специфическим, ни с чем не сравнимым запахом уже втолкнула меня в гигантский насос.

Я прошиб головой какой-то клапан, и к своему огромнейшему удивлению влетел в большое, хорошо освещенное и абсолютно сухое помещение, едва не сбив с ног свою верную подругу, которая, видимо, попала туда чуть раньше.

А в центре этого помещения, на полу…

26. Так мы бежали, а горизонт все придвигался и придвигался. И наконец настал момент, когда горизонт стеной окружил нас со всех сторон. Он был холодный и непроницаемый. На нем почему-то не хотелось писать слова, а в тени его почему-то не хотелось отдыхать.

Мы стояли посреди крохотного пространства, окруженного теперь таким близким горизонтом, запыхавшиеся, с ног до головы в тине, ряске, грязи, мути, в импортных шмутках и дешевых бестселлерах, в орпосовском страшном дефиците, в литературной халтуре, в незашитых прорехах и невыколоченном ковре, в грязной посуде и протекающем водопроводном кране,— и вдруг нам впервые пришло в голову, что долго мы так не выдержим. Не сможем мы так стоять вечно и не заглянуть' за горизонт, не узнать, что там за ним.

Я поднатужился, моя спутница уперлась плечом, мы сбросили с себя всю мешающую нам болотную грязь, поднатужились еще — горизонт развалился!

Мы очутились в летнем саду и ахнули: на ровной, освещенной солнцем лужайке, пахнущей свежестью, абсолютно сухой лужайке, без малейших следов сырости лужайке…

27. Откуда ни возьмись, из какого-то своего укрытия или не из укрытия, а из своего ядовитого обиталища — на самом деле выскочил огромный паук и стал надвигаться на мою благоверную.

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!! — кричала она.

Паук был чудовищно огромен, он был настолько велик, что даже мне, находящемуся на большом удалении, казался слоном. Глазища его сверкали дьявольским зеленым огнем, лапы напоминали носорожьи, только побольше и ужасающе изогнуты. Брюхо, наверное, могло вместить железнодорожную цистерну, оно было круглое и покрыто жесткими волосами толщиной в палец. Пасть распахивалась, словно чемодан, и там двигалось неимоверное количество челюстей, или не челюстей, а острых пластин, которые заменяют паукам челюсти. Казалось, он мог жевать тысячу различных жертв сразу.

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!! — кричала моя благоверная.— На помощь!

Помогите!! Спасите!!! Мой милый, сюда! Скорее сюда!! Паук! Паук! ПАУК!!! Это была ПАУТИНА!!!

«Ну нет, на сегодня хватит,— подумал я.— С такой махиной и пулемет не справится. Прощай, моя благоверная! Единственное, что я могу тебе обещать,— это вернуться сюда с базукой или огнеметом и разнести паучье логово ко всем чертям. Прощай, благоверная! Это выше моих сил!»

Я отвернулся, чтобы не видеть ужасной картины, схватил канат и рванул его обеими руками. Проклятая паутина не поддавалась. Тогда я вгрызся в него зубами, с нечеловеческой силой заработал челюстями, и — о чудо! — через пару минут «канат» не выдержал, я вцепился в обгрызанный конец мертвой хваткой и понесся вниз. Клок паутины, вырванный мной из общего сплетения, плавно отгибался по направлению к полу.

«Нервная система ни к черту! Еще парочка таких историй, и я стану шизиком,— думал я, покачиваясь на обрывке лжеканата.— Надо будет срочно поехать отдыхать на юг. А пока займемся Штуковиной. Где же она, моя заветная?»

Я не удержался и взглянул вверх. Но что это? Слоноподобный паук в ярости бегал по разорванной паутине, топал ногами, хрустел челюстями, вращал зелеными глазами, под одним из которых наливался синяк, и брызгал ядовитой гадостью, а моя благоверная… моя благоверная… моя благоверная, обхватив лучик света руками, как заправский пожарный, съезжала вниз. При этом она ухитрялась с неистовой яростью грозить мне кулаком. На полу мы чуть не столкнулись. Не знаю, какая сцена могла за этим последовать, но…

Мы оглянулись кругом и поняли, что никакой Штуковины здесь нет и никогда не было, зато на полу… на полу в этом пыльном темном углу… под гигантской паутиной в этом Богом забытом темном углу… в свете единственного хилого лучика света, неизвестно как оказавшегося в этом удивительном темном углу…

28. Я выплыл из потока времени и огляделся по сторонам. Опять была ночь, и опять летняя. Я снова сидел за столом, но на этот раз не писал, не читал, вообще ничего не делал, если не считать того, что я дрожал крупной и неуемной дрожью.

Час или два назад я отвез Анфису в роддом и теперь сам агонизировал в корчах. Я мучился по двум причинам: переживал ту боль, что переживала Анфиса, и страдал от того, что не могу переживать ее так, как переживает она, потому что, как и любой другой мужчина, не в состоянии был представить себе боли роженицы.

Я прислонил голову к стене, бормотал молитвы, заклинания, нежности, просто бессмыслицу.

«Не буду спать… Не буду спать… Не буду спать…»

Порой я забывал, что Анфисы нет в комнате, ведь я сидел за столом спиной к нашей постели, и мне начинало мерещиться, будто она спала здесь, как всегда, иногда тихонько посапывая во сне и причмокивая губами, но мгновением позднее тревожная реальность брала верх над безмятежной забывчивостью, я возвращался из бессонных сновидений в сонливую явь, оборачивался и видел лишь пустую кровать со смятой простыней возле двух близнецов-подушек.