Земля

— А-а-а-а! — я живо представил себе спиногрыза во всех красках, выдрал ноги из липучки и понесся по горизонтальному канату не разбирая дороги. Едва не свалился. Остановился, дух перевел, опомнился. Вздрогнул слегка, обернулся, вижу: стоит благоверная далеко-далеко, на том самом месте, где я ее оставил, и, по всей видимости, в мою сторону смотрит. Очень мне неловко стало. Нет, не от малодушия своего — какое уж тут малодушие, когда внизу, возможно, спиногрыз мечется, жало свое обтачивает в жестокосердии, выхода не имеющем! Нет, неловко мне стало от того, что я благоверной ничего не сказал. По чести, надо было крикнуть: «Беги!» — а потом уж самому драпать…

Доплелся я до благоверной, а вид у нее растерянный такой: то ли кричать на меня собралась, то ли обидеться решила и ни слова не сказать,— но в глазах уже жалость слезами навернулась, и тут же — презрение, и тут же — оскорбленная гордость…

— Эта…— говорю, как ни в чем не бывало,— я за волоском бегал, давно его присмотрел, все же оружие как-никак.

— И где же волосок? — спокойно так спрашивает благоверная.

— Да к канату прилип — никак не отодрать. Уж я тянул-тянул, тянул-тянул — ничего не получается…

Не знаю, поверила мне благоверная или нет, только мы дальше тронулись.

 У человеческого воображения плохо со счетом. Собственно, оно считает только до одного. То есть до себя самого.

  Э. М. Ремарк. «Тени в раю»

Смешно сказать, но у Фанта на этот текст ушло ровно тридцать семь минут.

Флуктуации магнитного поля стихли, корабль еле заметно оторвался от металлопластового пола и поплыл дальше.

Жизнь вокруг не взывала к любованию. Пассажиры дремали или бесцельно слонялись по палубе, кстати, весьма замусоренной, что ничуть не волновало членов экипажа. Эти пламенные транспортники отчаянно флиртовали с группой девушек, судя по облику, из Продовольственного Сектора. Одна из них поникла над поручнем и в беседу не включалась: смятенно переживала магнитную болезнь. Транспортные «волки» из участия ее не трогали, но душевная полнота мешала им оставаться бесстрастными до конца. Они постоянно подмигивали друг другу, малоприличными жестами предсказывая, какая участь ждет бедную девушку, если стойкость организма окажется бессильной перед напряженностью магнитного поля. Капитан магнитохода уже в третий раз громогласно вызывал по радио какого-то Спартака. Напоследок он предрек непослушному Спартаку списание с корабля во время ближайшей остановки. Один из парней неохотно оторвался от лирического ухаживания за продовольственницами и направился к рубке.

— Суровый у вас мастер,— сказал ему Фант.

— Рыло,— спокойно ответствовал Спартак, проходя мимо. И не очень понятно было, к кому относилось это слово: к капитану ли, к Фанту или же вовсе входило в лексический состав одного из местных жаргонов и должно было обозначать либо: «Ага, суровый дядька, но в душе миляга», либо: «Не твоего ума дело». Фант только подивился манере ответа и решил пропустить мимо ушей странное слово, потому что понятия не имел, какому логическому варианту отдать предпочтение.

Впрочем, возможно, от словесной перепалки, а то и от оскорбления действием нашего героя спасла Иоланта. Она сделала это непроизвольно: в данной ситуации слова извне плохо проникали в ее стиснутую болью голову, не говоря уж о том, что краткой реплики незнакомого матроса Спартака она вовсе не расслышала, зато интуитивно Иоланта избрала самый верный и единственно пригодный ad hoc способ спасения, а именно: отвлекла внимание Фанта.

Иоланта неожиданно склонила голову на плечо своего спутника, обняла его одной рукой и очень жалобным, но игривым голосом (да, именно такое сочетание: жалобно-игривым) сказала:

— Головушка болит!

Вот как ей удалось отвлечь внимание Фанта от верзилы Спартака.