Земля

— Ага, как же, «понять самую сущность»,— неожиданно говорит Анфиса, не открывая глаз.— Держи карман шире. Если бы кто хотел, чтобы мы эту сущность поняли! А попробуй-ка, достань журналы и газеты восемьдесят шестого — девяносто второго годов прошлого века. Фигу! — голос

Анфисы пропитан горечью. У меня по коже бегут мурашки. Может быть, это сомнамбулическая логорея? Не худо бы медицински засвидетельствовать это прямо сейчас: компьютер-то ведь все фиксирует…— В библиотеках они всегда на руках, компьютерные коды доступа засекречены, выходы в соответствующие «онлайн» Глобальной Сети заблокированы, а если начнешь прорываться — неизбежно наткнешься на «цепную» сторожевую программу, которая тебя ни за что не отпустит и спустит твой личный код прямехонько в «цедо». В букинистических магазинах периодики той эпохи не бывает вовсе. Вот и «пойми сущность»! Слушай,— Анфиса широко распахивает глаза,— а может, этого периода вовсе не существовало, а? Восемьдесят третий, восемьдесят четвертый, восемьдесят пятый, а потом сразу девяносто третий…

— Ты с ума сошла? — завожусь я с пол-оборота.— Ты что несешь? Это, значит, получается, что и Чернобыля тоже не было?

— Был…— Анфиса потерянно отворачивается.

— И Неприятности не было? — я еле сдерживаюсь, чтобы не кричать.

— Была…— шепотом отвечает Анфиса и начинает плакать.

Я чувствую, что на щеках у меня разгораются красные пятна. Мне стыдно. Я перевожу взгляд на детские стиснутые кулачки. Ужасно стыдно. Я вел себя как последний подлец. Малыш изо всех сил цепляется шестипалыми ручонками за отворот материнского платья.

Фант задумывается. Он пробегает пальцами по клавиатуре компа: написанный текст уходит в файл, а на дисплее зажигается надпись: «Записная книжка. Мысли впрок». Поразмыслив еще минуту, Фант пишет:

Подлость. Подлость многолика, и в этом ее устойчивость и живучесть.

Мы никогда не уважали бы себя, ощути мы внутри хоть каплю подлости. О нет! Мы — каждый из нас, бескрылых, ощипанных птиц, мыслящих тростинок и прямоходящих некопытных безрогих — уверены, что в нас нет ни атома подлости. Но зато мы являем собой коацерватную лужу, где есть и капелька ненависти, и капелька ревности, и капелька раболепия, и капелька высокомерия, и капелька алчности. И каждая из этих капелек может разлиться в озеро подлости, море чужого горя и океан нашей собственной безысходной тоски по утраченному добру…

Вот теперь Фант, удовлетворенный, откидывается на скамеечке. Начало ЭКСПОЗИЦИИ есть. Теперь надо подумать о цитате. Следуя законам построения фуги, цитата должна идти после текста определенного куска. По счастью, Фант случайно помнит код цитаты, которая, по его мнению, в данном случае будет на месте. Он набирает: «3819457». На дисплее проявляется текст:

 Король . …Ты безнравственный человек, Бекет. (С тревогой.) Как надо говорить: безнравственный или бессовестный?

 Бекет (улыбаясь). Это зависит от того, что имеется в виду. Единственное, что бессовестно, государь, это не делать того, что нужно, тогда, когда это нужно.

 Король (приветствуя толпу, милостиво). В общем, нравственность — это лекарство, в которое ты не веришь?

 Бекет (кланяясь, вслед за королем). Это средство для наружного употребления, государь.

В конце цитаты Фант ставит звездочку. Она обозначает примечание. А примечание Фант пишет такое: «Здесь и далее — все, что сочинено не мной (в данном случае — Ж. Ануй «Томас Бекет», действие второе), по неизвестным причинам относится к Противосложению».

Фант пишет очень быстро. У него легкая рука, Вот и сейчас — почти 8000 знаков он написал за полчаса. Иоланта все еще спит. Фант разминает пальцы и продолжает:

2. Мы опасливо подошли и осторожно заглянули внутрь. Там было темно и жарковато. Через равные интервалы времени нас обдавало порывами удушливого ветра, дурно пахнущего и обжигающего кожу. Над нами поблескивали шестнадцать гигантских блоков матового цвета. Они располагались по дуге. Ровно столько же им подобных окостенений эмалево сверкали прямо перед нами. В четвертом слева была дыра. Я заглянул туда, но на меня ринулись клубы такого смрада, что я еле удержался на ногах и не свалился в вязкую пузырчатую жидкость, скопившуюся по ту сторону дуги. «Не провалиться бы на обратном пути»,— подумал я про дыру и сообщил об этом моей верной подруге.

— А ты уверен, что мы будем возвращаться именно этой дорогой? — едко спросила у меня верная подруга.

— Готово! — восклицает Фант и, не глядя, проводит пальцем по кнопкам компа. На экране зажигается случайная комбинация цифр и следом — цитата:

— Господи Иисусе! — воскликнул я.— Да здесь целый новый свет!

 – Нисколько он не новый,— возразил добрый человек,— а вот говорят, что где-то неподалеку есть новая земля, с солнцем и с луной, и что на ней творятся славные дела, однако наш свет древнее.

 Ф. Рабле. «Гаргантюа и Пантагрюэль», книга вторая — «Пантагрюэль, король дипсодов…», гл. XXXII

Фант разогнался и строчит, уже не отрываясь:

3. Мы с супругой прибыли на космодром, когда все уже было готово к полету. Вокруг стартовой площадки толпились любопытные родственники, друзья, знакомые, фотокорреспонденты, киношники и операторы телевидения. Режиссер телестудии попросил передвинуть ракету на десять метров, иначе она не влезала в кадр. Члены правительственной комиссии предложили режиссеру передвинуть телекамеру. Режиссер осерчал.

Мы с супругой раздавали автографы и сувениры и продвигались к кораблю. Это был очень хороший электронно-фотонно-гравионный космолет на лама-дрицах с пертурбаторами, чудо техники второй декады XXI века, гордость нашей науки, детище отечественного лама-дрицестроения, напичканное до отказа электроникой, с полностью автоматизированным управлением и ручной подачей топлива. Он преспокойно одолевал световой барьер и мог с бесконечной скоростью лететь в тартарары.

Мы поднялись по лесенке в кабину, загрузили в холодильник пиво, помахали всем из окошка ручками, устроились в мягких креслах-качалках и нажали необходимые кнопки.