Черновик

«Будто мне три года!» – мысленно вспыхнула та, а Лета, наоборот, мягко рассмеялась, отвечая, что в таком случае она была бы такой симпатяшкой, как Карина, ведь они бы были близнецами.

– Не скромничай, – созвучным тоном отозвалась та, другая, – просто уже признайся, что тебе нравится, как мы тобой здесь все восхищаемся…

– Хорошо-хорошо, признания складывать на лавку, мы придем с Кариной – разберем, – слегка перебила Лета, и что-то в ее тоне прозвучало для Карины совершенно непонятным – холодным? Насмешливым? – Идем, – уже привычно-мягко позвала Лета за собой, и сердце Карины откликнулось дрессированным зверьком.

***

– Я хотела сбежать из ее машины, но она привезла меня куда-то, в какой-то дом, стала бить меня по лицу и говорить: «Если ты еще не поняла, значит, дура, а значит, тебя еще нужно учить», и снова по лицу, пока я не стала кричать, что я поняла, и отвечать «да, Даша», «нет, Даша», – рассказывала Гарина, даже не обращая внимания, слушают ли ее Эва с Кариной или нет.

Ко всеобщему облегчению, Даши дома не оказалось, но сестрам нужно будет куда-то идти, а за Таней должна прийти ее мать, поэтому Гарина торопилась, и слова ее, словно поток, подающийся под напором, летели и летели.

– Я как дрессированная собачка по ее приказу садилась, вставала, гавкала даже и на четвереньках ходила, а она усмехалась, и если я задерживалась, то била меня. Я не знаю, зачем она это делала. Она любит издеваться над людьми? Она сказала, что может все в этом городе и что теперь я ее игрушка, ее собственность и должна делать то, что она говорит.

– Выполнять ее правила, – мрачно добавила Эва знакомые слова.

– Именно! Она сказала, что жить я пока буду дома, но это ничего не значит, и, как только она позвонит, мне самой нужно будет прийти, куда она скажет, и еще у нее видео есть того, что было на шанхае, а там был пиздец!

– Не больший, чем «вещь» у тебя на поясе, – жестом прекратив поток слов, констатировала Эва. – А ты уже косячишь. Чего тебе дома не сидится? Ты понимаешь, что она с тобой сделает?

– Мне нужно было с вами поговорить! – взмолилась Таня. – Я никому, никому… Но я не могу так совсем, я будто с ума…

– Ладно, – вновь оборвала Эва. – Мы тебя выслушали и подтверждаем, что все действительно серьезно. С нами можно об этом разговаривать, но больше ни с кем ни слова. Не косячь, и она не станет тебя трогать. В остальном я не знаю, но, видимо, так было нужно.

– А вы? А с вами? – Таня по-новому смотрела на сестер.

– Когда ты пыталась подставить Каринку, типа она там с вами за школой спайсы курила, то это было очень рискованно для нее, – ответила вновь за обеих Эва. – Теперь ты понимаешь, чем для нее могла обернуться твоя брехня?

Осознавая буквально на глазах, Гарина даже рот прикрыла ладонью и простонала из-под пальцев:

– Прости-и-и.

– Ладно. Тогда все обошлось. Она ведь тоже не дура, – ответила Эва. – А вот тебе не мешало бы думать начинать, прежде чем что-то делать.

Эва еще много наставлений дала, прежде чем за Гариной пришли.

Открыв по сигналу домофона, Эва вдруг вовсе зверем посмотрела на тупую Каринкину одноклассницу и с затаенной болью буквально прорычала:

– Если бы за мной так мама…

Сегодня женщина (вовсе не старая, а скорее очень усталая) выглядела немногим лучше, чем вчера поздно вечером, но была все так же вежлива, и именно этот стиль общения Эва для себя именовала «интеллигентным», хотя далеко не до конца понимала смысл этого слова.

Надежда Вадимовна поздоровалась, тревожно посмотрела на дочь и только слегка сдвинула брови, когда та закричала:

– Зачем ты сюда пришла?! Чего ты бегаешь за мной, я сама… – Она осеклась, заметив недобрый Эвин взгляд, а та тихо пообещала, что еще слово в таком духе… Договаривать не пришлось, Таня сама для себя додумала самое страшное и сникла.

А Надежда Вадимовна извинилась за дочь и за вторжение, попросила передать Даше еще раз большое спасибо за сочувствие с содействием и увела уже окончательно скисшую Таньку. Карина тоже смылась, при этом постоянно повторяя: «Блин, я опаздываю!», порываясь звонить Лете и тут же передумывая это делать.

Оставшись одна, Эва постояла у окна, глядя на обеих Гариных, телепающихся к своей многоэтажке. Издалека они были очень похожи – мать и дочь. Копия чуть побольше, копия чуть поменьше.

Свою собственную родительницу Эва помнила смутно – темные волосы и очень острые, словно буравчики, глаза, но при этом теплые руки, и даже один раз Эва спала у нее на кровати. Или ей это приснилось.

Год назад она добилась того, чтобы Даша свозила ее в монастырь. Если быть честной до конца, то до этого самого конца она не верила Даше, когда та говорила о матери как о бездумно бормочущей молитвы тени. Эва была уверена, что на самом деле все совершенно иначе и мама узнает ее, просто Дашка всех вокруг запугала, но вместе они справятся.

Мать не только Эву не узнала, она просто не замечала ее.

Высокая, но при этом сгорбленная от постоянных поклонов женщина в бесформенном черном одеянии беззвучно перебирала губами и мутным, мертвым взглядом смотрела сквозь Эву, сквозь Дашу, сквозь весь этот бренный мир. Она не отвечала, не реагировала на Эвино «мама», лишь продолжала бубнить неразборчивым речитативом.

На обратном пути Даша, не говоря ни слова, свернула на кладбище, где отвела Эву к памятнику из полированного черного камня с выгравированным именем, фамилией и фотографией довольно интересного темноволосого мужчины.

– Нашей с Кариной внешности больше от него досталось, а твоей – от матери, хотя сейчас уже не разобрать, но раньше, очень давно, они выглядели так. – Она протянула Эве старое фото, где красивая, очень юная девушка стояла в обнимку с молодым человеком. На фото она была огненно-рыжей, улыбчивой и явно влюбленной до самой глубины зеленых глаз, а он был взрослым, сильным и чуть насмешливым. – Когда ремонт делали, строители откопали где-то в квартире, – пояснила Даша. – Я решила для вас оставить, но удивительно: Карине оно не нужно, а тебя до странного глубоко волнует. Настолько сильно, что я даже не решилась тогда тебе это фото отдать.

Самое страшное, что у Эвы тоже было фото из прошлого, найденное так же при ремонте, и его она как раз от Даши скрыла. На нем сидела в школьном классе примерная девочка лет десяти, имеющая в лице большое сходство с Кариной. На обороте явно очень старательно было выведено красным фломастером: «Я очень люблю вас, мама и папа. Очень по вам скучаю. Приезжайте за мной поскорее. Ваша Даша».

Это фото у Эвы хранилось, как смерть Кащеева в утке, яйце и прочих магических штуках, чтобы, не дай боже, не явиться однажды на свет. Интуитивно Эва понимала, что оно произвело бы на Дашу очень сильное впечатление, но испытывать его не хотела, а выбросить, уничтожить не могла: рука не поднималась. Слишком чистый был у той девочки взгляд и такой пронзительно старательный почерк.