Страница 3 из 6
Протопоп кончил. «Ура!» раздалось на концах стола. Там думали, что опять пьют за чье-нибудь здоровье. И оно, пожалуй, было уже кстати, так как хозяин, отблагодарив протопопа троекратным целованием, кричал:
– Господа! Выпьемте теперь за здоровье высокочтимого отца Иоанна!
«Ура!» стояло в воздухе. Гости снова повскакали с мест. «Качать! Качать!» – слышались возгласы, трое подскочили уже к протопопу, но хозяин остановил их и загородил собой священника.
– Братцы, духовную особу нельзя качать! – строго сказал он. – Он пастырь и рукоположен…
Гости оставили его, но на места не садились. К супругам подошел раскрасневшийся от вина седоватый купец и, растопырив руки, забормотал:
– Мы хоть и по части мусорного очищения подрядным делом занимаемся, а речь сказать все-таки можем и даже сразу обоим в жилу попадем. Плодитесь и размножайтесь!
Купец поклонился и, оборотясь к генералу, спросил:
– Правильно я, ваше превосходительство?..
– Верно, верно, старина! – одобрительно потрепал его тот по плечу.
Польщенный купец схватил его руку и, потрясая, произнес:
– И вас также высоко ценим! Вы вот нами не гнушаетесь по своему чину, а мы это чувствуем.
Обед приближался к концу. Было шумно. Тосты предлагались за кого попало и кем попало. На иные из них не обращали уже внимания. Вдруг хозяин вспомнил, что не пили за здоровье финансового еврея, а он «человек нужный». Его даже ударило в жар от такой опрометчивости, но он нашелся, как поправить дело.
– Господа, я прошу слова! – крикнул он.
– Silentium omnibus! – шутливо протянул хозяину в тон отец протопоп.
– Господа, я предлагаю выпить за здоровье трудолюбивого и почтенного Исаака Соломоновича! – продолжал хозяин. – Но да не обидится он, что мы пьем его здоровье в конце парадного обеда. Остатки всегда сладки. Выпьемте!
Тост был принят холодно, но некоторые все-таки повскакали из-за стола и лезли чокаться с евреем. Тот расцеловался с хозяином «по-русски», как он говорил, то есть троекратно и со щеки на щеку, а гостям, как вербный алебастровый заяц, учащенно кивал головой, щурился и любезно скалил зубы.
– Смотри, с жидом целуется! Ах, старый пес! – довольно громко заметил про хозяина один купец другому.
Хозяин стал просить финансового еврея сказать какую-нибудь речь. Тот и решился было, ибо хотел сгладить ею свое неловкое положение, встал с места и только начал:
– Я прошу извинения, что, так как я не славянин, то и не могу иметь и хорошего разговора по-русски…
Как вдруг кто-то перебил его и во все горло заорал:
– За здоровье пристава, так как они наши защитники!
Большинство забило ножами в тарелки. Пристав раскланивался, а финансовый еврей сел и уже наотрез отказался продолжать речь.
– Я не умею, я не умею… Да и не время теперь… – бормотал он, сконфуженный.
Хозяин был взбешен и даже побледнел от злости.
– Вот, ваше превосходительство, какое еще у нас в купечестве безобразие среди всей цивилизации! – отнесся он к генералу.
Тот только пожал плечами, закатил глаза под лоб и наклонился к хозяйке с каким-то вопросом.
– Исаак Соломоныч! Бога ради, простите вы им их серое невежество! – твердил хозяин и тряс руку финансового еврея. – Ну, что на них обижаться? Ведь пьяные…
– Я ничего… Я ничего… – отвечал еврей и поправлял свои очки.
– Господа, я прошу слова! – раздался возглас, и с места поднялся солидный купец во фраке и с подстриженною бородой.
Это был гласный из думы, но в думе никогда не говоривший. Здесь он вздумал себя попробовать. Вино развязало ему язык.
– Как славянин с матушки широкой Волги, поительницы и кормилицы нашей, я хочу вспомнить о другом славянском единстве, находившемся долгое время под игом турецкого зверства, и обратить ваш взор на храбрых герцеговинцев и черногорцев. В то время, когда мы здесь бражничаем за роскошными яствами пресыщения плоти, там, на синем Дунае, катящем свои волны под шум древес, может быть, сидят голодные и холодные младенцы и обильные слезы текут по их челу со скорбью на устах…
Фрачного купца сначала слушали со вниманием, но после этих слов какой-то сюртучник замотал головой и крякнул:
– Это насчет пожертвования? Знаем! Сами семерых сбирать послали.
– Простремте руку помощи! – ораторствовал фрачный купец. – Рука дающего не оскудевает и в щедрую десницу воздастся вам сторицею!
В это время за обедом кончали уже мороженое. Гости, увидав, что оратор полез в бумажник и, вынув три рубля, положил их на тарелку, задвигали стульями и стали выходить из-за стола.
Хозяин и сам был доволен, что обед уже кончился.
– Уж извините, чем богаты, тем и рады! – раскланивался он на все стороны и, подойдя к генералу, сказал: – Не обессудьте, ваше превосходительство! Думал завести обеденную механику по-европейски, а некоторые места вышли по-скотски, так что большой конфуз от моих гостей имею.
Он отчаянно развел руками.
– Ничего, ничего. Все было хорошо, все было прилично! А ведь в семье не без урода! – отвечал, улыбаясь, генерал и, заключив Амоса Потапыча Семишкурова в свои объятия, расцеловал его.
Фрачный купец стоял у стола с тарелкой в руках, но гости всячески старались обходить его.
У судебного следователя
Окружной суд. Общая приемная судебных следователей. 11 часов утра. Пусто. Вызванные свидетели только еще сбираются. На одной из скамей сидит мужик, громко вздыхает и вертит в руках повестку, на другой лежит сторож, завернувшись в солдатскую шинель, и по временам кряхтит, на третьей, как раз против сторожа, помещается старичок в плохеньком теплом пальто с кошачьим воротником. Старичок в серебряных очках то и дело нюхает табак. Судебный следователь еще не приходил. С лестницы в открытую дверь слышны чьи-то гулкие шаги.
– Должно быть, сам идет, – говорит сторож и подымается со скамьи.
Мужик и старичок откашливаются, но вместо следователя входит баба в синем суконном кафтане и цветном платке. За пазухой у нее грудной ребенок. Она подает сторожу повестку. Тот вертит повестку в разные стороны, смотрит в нее и говорит:
– Не приезжал еще. Дожидайтесь своего термину.
Опять молчание. Сторож жмется, кутается в шинель и пристально смотрит на старичка.
– Да вы не доктор будете? – спрашивает он его ни с того ни с сего.
– Нет, мы табачники. Табачную на Петербургской держим… – отвечает старичок.
– Так! А я по очкам-то думал – доктор. Знобит вот все, ну, и живот вертит… Как подхватит это в поясах – беда!
Опять шаги. Входит купец в лисьей шубе и ищет по углам образа, чтобы перекреститься, но, не найдя их, останавливается перед сторожем.
– Бога-то и нет у вас. Чудесно! А мы к судебному следователю, – говорит он и сует сторожу повестку. – Не разберешь ли, земляк, по какому делу?
– Мы неграмотные.
– Неграмотные. Чудесно! Да тут и не обозначено. А я думал, не известны ли вы так, понаслышке. Изволите ли вы видеть, мы басонщики…
– Не являлся еще следователь-то, – ввязывается в разговор старичок.
– Не являлся? Чудесно! Значит, обождем… Три дня в сумнении ходим. Верите ли, даже по ночам пужаюсь, потому в неизвестности. Теперича, изволите видеть, на Масленице маленько чертили грешным делом, так мало ли что во хмелю может случиться… Звезданешь кого ни на есть в ухо, а ему увечье. Где же все упомнить…
– Нет, вас в качестве свидетеля вызывают, – утешает его старичок, заглядывая ему в повестку, – значит, не вы обвиняетесь, а не видали ли что, не слыхали ли.
– Да ведь мало ли что в пьяном образе видишь! Увидал драку, ну, и ввязался. Бац в нюхало или едало – ну, и виновен. Мало ли каких прокламаций бывает!
– Нет, уж насчет себя вы успокойтесь. Это насчет других опрос будет.
– Насчет других? Ну, значит, чудесно! Теперь как гора с плеч! А жена пошла даже молебен служить… Вчера на целковый свечей одних поставил… Смучился даже… На еду не тянет… Хочешь щец хлебнуть, ан и ложка в рот нейдет, потому мало ли что… Мы люди мастеровые, так как в басонстве состоим, драки у нас этой самой пропасть! Иной раз как саданешь!..