Страница 16 из 33
Коммунистический поселок планировался в красивом месте – посреди березовой рощи, на возвышении от промплощадки. Поскольку название было связано с коммунизмом, то здесь должно быть все самое лучшее. По первости так и сделали – возвели коттеджи из саманного кирпича для комбинатовского начальства, и посторонних туда не пускали – нечего шляться, беспокоить важных людей. Но стройка разрасталась, пришлое население росло, а брезентовые поселки пользовались ужасной славой, туда соглашались идти от полной безысходности. Кто имел хоть малейшую возможность разжиться досками (дефицитнейший товар) и другими подручными материалами – листами, гвоздями, проволокой и др., строили себе землянки. Когда Пров Сатаров задумал жениться на дочери своего товарища по бригаде Александра Пивых Наталье, он сначала приготовил землянку, чтобы семья обреталась пусть в тесноте, но обособленно. Другие тоже строились, и вскоре коттеджные домики обросли самочинным жильем. Березовая роща сгинула быстро. Со временем владельцы землянок стали возводить дома – скромно и просто, но все-таки стены и крыша над землей, вокруг участки ограждали заборами. Сложившуюся частную застройку называли Коммунистическим поселком – в просторечии Коммуздяки. Теперь это престижная и дорогая зона в Кортубине – здесь расположены особняки городской верхушки – семей Сатаровых, Тубаевых, Пивых, Щаповых. Бабушка Максима Елгокова до сих пор живет в Коммуздяках. Генрих Сатаров после смерти отца не приезжает, но фамильный дом сохранил. То есть Сатаровы заслуженно вступили в рабочую аристократию Кортубина. Затем потомки забрались вверх по административной лестнице.
В городах и поселках в российской глубинке (а Кортубин являлся именно глубинкой – не по своим географическим размерам и не по масштабам производства, а по сути своей – по духу, настроению, вековечной морали) – в глубинке люди поколениями живут бок о бок, тяжело работают и исполняют правила такого сурового общежительства. Да, сам Кортубин возник с нуля, но люди туда не с Марса свалились. Основную долю строителей комбината и будущих городских жителей составили крестьяне, к ним прибавился еще и спецконтингент, согнанный принудительно. Выскажу крамольную мысль – чем, собственно, отличалась жизнь работяг с разных сторон колючей проволоки? В лагере быстрее возвели саманные бараки, капитальное здание администрации, приспособили отдельное помещение под медчасть, а строители продолжали ютиться в землянках и палатках. В пятидесятые годы – еще до запуска комбината – ИТЛ№9 тихо, без шума и пыли, закрыли. Лагерное начальство (преемники Г. Решова, то есть) уже к тому времени куда-то подевалось, а местные власти, чтобы побыстрее даже следов не осталось, не то что разрешили, но демонстративно закрыли глаза, когда народ стал прибирать брошенное лагерное имущество. Охранные вышки разметали первым делом, моментально растащили деревянные бараки, хорошее дерево приспособили для своих домов в Коммуздяках, кирпичные постройки использовались под общие нужды – еще долго там размещались городская инфекционная больница, отделение ДОСААФ, юношеский технический клуб, гаражи местного автохозяйства. Был лагерь – и не оказалось его, но люди не запамятовали, а как же? Власть себя обелила – Хрущев выступил с докладом перед ХХ съездом. Дела-то пересмотрены, заключенные амнистированы, освобождены из-за колючей проволоки, но многим некуда было ехать – вернее, не было уверенности, что где-то там их ждут, уцелели семьи и родственные связи, и жизнь облегчится. Поэтому бывшие зэки остались в Кортубине – привыкли к работе и условиям. Комбинат вырастал, за ним тянулся город; оформился в архитектурном плане Ленинский район, в нем возвели не только помпезные сталинки по главной улице Социалистической, но и другое жилье – попроще, что вполне возможно обосноваться и жить. Для одиноких койки в общагах, а для семейных комнаты в коммуналках. Кто остался, сумел утихомирить боль и обиду в душе, тот не прогадал. В числе амнистированных очутился и прежний соратник Аристарха Кортубина Анютин, сидел он не в ИТЛ№9, а гораздо севернее, и вернулся дряхлый, больной, с изношенным сердцем. Возвратился фактически доживать, ему предоставили комнату, определили пенсию, но приехала сестра – та самая Анюта – и забрала страдальца к себе; умер Анютин вдали от города Кортубина и кортубинского комбината. Грустная история, и таких – масса. Приезжала в областной центр другая девочка – хорошая девочка Лида, будто бы дочка видного деятеля Г. Решова – разумеется, не к отцу, а к другой родне, но так и уехала, не задержавшись. Но многие остались. В пятидесятые годы Кортубинская стройка ускорилась – она, вообще, получилась очень растянутой – первая домна выдала чугун, затем дожидались мартеновские печи, прокатный стан и др. Численность населения увеличивалась, поднимались и хорошели Ленинский и Южный городские районы. Целые кварталы знаменитых хрущевок, для новоселов – счастье первого собственного жилья. Вот когда Никита Сергеевич оправдался и обелился, а не когда доклады читал; и то верно, языком молоть – не работать. А Кортубин работал и в хвост, и в гриву!! Старик Порываев в недавнем разговоре явно сгущал краски про зловещего Гранита Решова, про лагерь да про лагерные страдания – возможно, не нарочно, а просто в некоей ажитации, в приливе искренней обиды за своего предка Макария Порываева – ну, простим ему это.
Тот же Порываев А.Г. – вздорный и скандальный старик! – какие претензии он мог предъявить? кому? Ну, ничего не подозревавшему Максиму, который в данный момент ехал в своем Форде Фокусе и дергал одним глазом – куда ехал? зачем?.. Или другим. Хотя бы директору П.П. Сатарову! Правда, Пров Прович уже покойник, и ему от Порываевских претензий не холодно и не жарко, но в свое время он руководил комбинатом, построенным благодаря труду заключенных. ИТЛ№9 существовал в действительности, его никто не выдумал, и начальником лагеря был Гранит Решов – все правильно, у Порываева на этот счет документики имеются. Вот и пожалуйста, в суд с документами! Только в какой суд? божеский или человеческий? Где подобные дела рассматривают и выносят справедливый вердикт?
А можно еще подбросить в костер поленца? Ради объективности. Да, кровавый сталинский режим создал целую систему принудительного труда, но что, Сталин очутился здесь первооткрывателем? Лагеря в СССР «обслуживали» (слово-то какое!) многие стройки, а как иначе было строить? в отдаленных и зачастую малолюдных районах, в крайне неблагоприятных климатических условиях? Например, в диких пустынных местах на границе Уральских гор и Казахстана – это наш случай. Волшебства и джиннов из бутылки не существовало, роботов тогда не придумали, их и сейчас нет в потребном количестве, но наиболее дальновидные умники уже сейчас предостерегают, что они, роботы эти самые, есть страшное зло – проще и даже человечнее (о как!) согнать людей в одно место и с помощью кнута заставить работать. Созидательный труд сплачивает, а в основе любого общества лежит насилие. В то время все было просто и честно – прямо-таки убийственно честно. Но разве сейчас по-другому?.. Ладно, ладно! нет оправдания гулаговским жестокостям и тем, кто их совершал – всем, в том числе и майору НКВД, служителю зла и полному провинциальному ничтожеству Граниту Решову! Не забудем, не простим! Предъявим персональный счет! и документы – выписки из личных дел, заметки из Трудовой Вахты, расстрельные акты и пр. Должна остаться одна правда! На такие слова Максим Елгоков не нашелся, что ответить…
Или попробовать ответить? Так, попытаться… У бывших зэков в Кортубине родились дети, жизнь складывалась как у всех. Болезненный, вертлявый Андрюша Порываев в стенах школы сталкивался с рослым, крепким, основательным Провшей Сатаровым – и что им находилось делить? Для молодежи советской страны открывалась огромная, интересная и осмысленная жизнь, материальный фундамент которой заложили их отцы и деды, трудясь по ту и другую сторону колючей проволоки. И жить детям предстояло в самом справедливом обществе – при коммунизме. Святая уверенность, что все страдания, все войны, все жертвы остались в прошлом, а люди просто должны быть счастливы – ДОЛЖНЫ! они это заслужили.