Страница 7 из 10
– Заклинаю глаза твои никогда не лить потоки слёз ни об одном из смертных. Пусть свежесть щёк твоих не осквернят капли горькие.
И уста его наложили печать поцелуя на очи возлюбленной… Не знала тогда Суламифь, что дни эти были отведены им Богом для того, чтоб попрощаться на долгие три тысячи лет после того, как они испытают краткое мгновение счастья земного.
…Звезда смотрела прямо в глаза, и свет её как бы уже вопрошал, вторя голосу Соломона:
– Ты помнишь?..
Сердце откликнулось едва уловимым “Да…” Но глаза почему-то закрывались, и отяжелевшие веки упрямо смыкались, являя следствие бессонной ночи. Суламифь, подобно маленькому ребёнку, прижалась к груди своего властелина и, чувствуя всю защищённость, уснула чистым сном. Всё это произошло как-то внезапно, и Соломон даже не успел проследить мгновения погружения её в сновидение. Он ещё плотнее прижал к груди возлюбленную и покрыл её лицо нежнейшими поцелуями. Это невинное дитя ещё не знало порока, было полно чистоты и целомудрия. Хватит ли у него мужества сорвать этот цветок? Но ведь бутон рос лишь только для него и готов был расправить все лепестки от малейшего его прикосновения. О чём можно было раздумывать, когда сей цветок уже был в руках?..
Мужественно отстояв это своеобразное всенощное бдение, Соломон встретил рассвет. Он не шелохнулся, чтоб не потревожить сна любимой, и время от времени касался нежным поцелуем алых губ её, ибо не в силах был удержаться от соблазна лишний раз прикоснуться к устам, казавшимся ему медовыми… Звезда сверкнула прощальным приветом лучей серебристых и стала быстро растворяться в лучах восходящего Солнца. Утренний ветерок стал шаловливо перебирать пряди волос его спящей звезды, и Соломону вдруг стало страшно от молниеносно пришедшей мысли о смерти. А что если она заберёт его возлюбленную, и вот так же он будет держать её в объятиях, но она уже никогда не откроет глаз своих!..
– Суламита моя, Солнце моё ясное! – с тревогой прошептал он и со всей силой сжал девушку в объятиях. Она мгновенно открыла глаза, и в них вспыхнул великий восторг, когда она встретилась со взором любимого. Но отчего же так тревожен был взгляд его?..
– Мне больно! – с ясною улыбкой произнесла Суламифь, и только здесь Соломон опомнился и разжал объятия. Ему казалось, что он отнял у смерти то, что она грозилась забрать у него…
– Прости, Суламита, прости, любимая, – повторял он, бесконечно целуя её распахнутые ладони.
День быстро нарождался и требовал своего. Блеснувший луч Солнца пришёл разъединить их, чтоб, разлучив, каждого бросить в серую массу людей, которым совершенно не было дела до чьей-то Любви. Соломон встал и, отряхнув сухие былинки с плаща, набросил его на плечи. Он протянул руки к Суламифи и привлёк её к себе.
– Пусть никогда тебя не покинут мысли обо мне! – произнёс властелин и, отвернувшись, быстро стал удаляться в сторону дворца.
А девушка осталась ждать, не зная, стоит ли ей уходить с того места, где она провела столь сладостную ночь. Но день призвал её к заботам новым, и, соскочив с места, она побежала к винограднику, что уже утопал в ярких лучах воскресшего Солнца. “Да здравствует новый день!” – звучало в каждой виноградинке малой, дождавшейся щедрого тепла после прохлады ночи тёмной. Во здравие они росли и “во здравие” проливали свой густой сок, кровью алою проливаясь на скатерть. Усладят ли они гостей на свадебном пиру их Суламифи, кто мог знать о том?! Не знал этого и день, что уже успел познать многое о двух влюблённых, встреченных им на берегу реки. Мудро радоваться новому – оттого и день благословен, что пришёл одарить счастьем: хвала дню новому!
Луч Десятый
Ах, Соломон, до чего сказочна Любовь наша, – она, наверно, придумана Самими Богами! Разве это не сказка: царь, величайший и мудрейший, влюбился в простую девушку, ничего не знающую и лишь, капле чистой росы подобно, отражающую в себе весь окружающий её мир! Славен ты, Соломон, в нисхождении своём со ступени царственной и не погнушавшийся наклониться низко к земле, чтоб подобрать жемчужину малую, едва блеснувшую во мгле жизни суетной. Нам бы в другой стране родиться, где волшебство живёт и чудо является правилом, а не исключением, – но мы рождены с тобою средь грязи и лжи, суеверий и страха. Здесь ненавидят Любовь и смеются над влюблёнными, принимая их за сумасшедших. Я должна так глубоко скрывать Любовь свою, чтобы не быть осмеянной. Но ты – царь, и мудрость твоя щитом служит, – никто не посмеет насмехаться над тобой; и всё же Любовь сердечная вызовет лютую ненависть в груди многих завистников. Знаю, что этот мир не позволит нам быть вместе и за мгновения счастья придётся расплатиться, но я готова заплатить за нас обоих, лишь бы миг радости познать. Я приду к тебе, Соломон, ты только позови, я вихрем примчусь, врываясь свежим дыханием ветра в царские покои твои. И если мне уйти придётся за черту жизни, знай, что дух мой бессмертный всегда будет рядом с тобой… Что бы ни случилось, остаётся одно – ждать! Разве может бедная девушка постучаться в царский дворец?! Её тут же прогонят прочь слуги, рьяно исполняющие долг свой. Конечно, Соломон сам найдёт её, а иначе зачем надо было начинаться этой сказке!
Суламифь лежала на жёсткой постели и задумчиво глядела в крошечное окошко. Ей не хотелось ничего, всё земное отступило куда-то в сторону и не имело для неё совершенно никакого значения. Почти весь день она провела средь виноградника, зорко всматриваясь вдаль, не идёт ли возлюбленный её. Но, встретив закат Солнца, поняла, что дальше не имеет смысла ждать. Она тихо побрела по дороге в сторону дома, не видя тех прохожих, что шли ей навстречу, и не отвечая на их приветствия. Конечно, столь странное поведение могло заронить в них чувство недоумения. И когда до слуха девушки долетел насмешливый вопрос: “…Уж не влюбилась ли ты, Суламифь?!”, – она покраснела до кончиков ушей, не находя сил утверждать обратное. Нет, не скрыть ей Любви своей – уж слишком ярко полыхание её, что даже прохожие замечают! Но разве преступление – любить?! Да пусть говорят, что угодно, лишь бы охлаждения чувства сердечного не знать!.. Суламифь поёжилась от пробежавшего по телу холодка и с грустью подумала о том тепле, что было подарено ей ночью Соломоном. Ах, как бы хотелось прижаться вновь к любящей груди возлюбленного и чутко прислушаться к биению его мудрого сердца! Всё на свете она отдала бы за то, чтоб вернуть ушедшие мгновения… А разве ей что-то принадлежало в этом мире? Она была всего лишь бедной девушкой, все сокровища которой составила пара серёжек, доставшихся после смерти матери. Это было самое дорогое, дороже которого на свете ничто не могло быть, – но даже это она готова была отдать сейчас, лишь бы вернуть мгновение счастья… Но судьба, к сожалению, назначила иную меру платы: впереди была бесконечно долгая ночь, пожелавшая дать ей испытать всю бездну отчаяния и боль одиночества. Трудно и невозможно было заснуть, когда мысли разрывали её на части. Казалось, что Солнце никогда уже не взойдёт и ночь утвердится на веки вечные, – настолько затянулась она.
Луна блеснула в окошке, и стало как-то светлее на душе: всё-таки – свет. Суламифь села и, прислонившись к голой стене, стала наблюдать за ночным светилом. Что-то загадочное несла в себе Луна, и эту загадку могло разгадать только мудрое сердце Соломона, постигшее тайну мира небесного. Венец незнания являли все смертные, окружавшие трон возлюбленного, и Суламифь причислила себя к этой серой массе, пребывающей во мраке неведения. Чем же она могла завоевать его Любовь, когда ничем не отличалась от окружающих? И разве красота её может соперничать с царственно великолепными ликами окружающих его женщин? Ни речью волшебно чарующей не может она заворожить слух царя, ни поступью мыслей грациозных, ни царственною осанкою красавиц, гордо несущих себя, как сокровищницу полную. Конечно, ни богатством одеяния и ни блеском драгоценностей приворожить взор любимого она не может. Всё, что может дать ему, это – любящее сердце. Возможно, другие женщины не могли преподнести ему сей дар, и в любви их было больше себялюбия. А себя Суламифь не любила – это точно. Её сердце было настолько полно Любви ко всему её окружающему, что для себя там не оставалось места… Луна скользнула, собираясь покинуть отрезок видимости, отведённый ей оконцем малым. И стало тревожно оттого, что тьма опять может сгуститься. Суламифь умоляюще взглянула на Луну и тут же получила в дар прекраснейший серебристый луч, который как бы сказал ей: