Страница 10 из 19
Всякий, не принятый в казачье общество, но проживавший в казачьем городке, носил на языке казаков имя «тумы»[51]. Нужно еще раз подчеркнуть, что донское казачество в XVI–XVII вв. составляло почти исключительное население Донской колонии и образовывало из себя в социальном отношении общину, в которой было полное равенство прав и обязанностей.
Община донских казаков не была федерацией станичных общин. Все войско владело всеми землями, водами, рыбными ловлями, звериными гонами, лесами и прочими угодьями. Станицы казаков, жившие по городкам, были лишь подразделениями единого Войска, единой социальной и политической организации.
Вместе с тем существовали и в первоначальном строении казачьей общины некоторые подразделения казаков. Последние делились на верховых и низовых. Первое название носили казаки, жители городков до городка Голубые, вверх по Дону и его притокам, а второе – обитатели городков, ниже Голубых лежащих. Преимущественное политическое и военное значение имели низовые казаки, в землях которых находились последовательно столицы войска: Раздоры, Монастырский городок, Черкасск. Сознание преимущественного своего значения сказалось у низовых казаков в 1592 г., при следующем случае. До этого года цари московские, посылая своих послов на Дон, адресовали свои грамоты просто «донским атаманам и казакам»[52]. Затем формула осложнилась, стали писать: «на Дон, донским атаманам и казакам, старым и новым, которые ныне на Дону и которые зимуют близко Азова» (грамота царя Феодора Ивановича, 31 августа 1584 г.). Грамота, вызвавшая негодование войска, носила такой зоголовок: «От царя и великого князя Феодора Ивановича всея Руси, на Дон, донским атаманам верховым и низовым, Степану Ершову и всем атаманам и казакам верховым и низовым…» Казаки заявили послу Нащокину: «прежде сего государь… писывал к нам грамоты низовым атаманам лутчим имянно и всем атаманам и казакам низовым и верховым, а ныне-де писано на перед атаманам и казакам-де верховым, а после нам, низовым, и то не имянно, а верховые ж казаки государевы службы и не знают»[53].
Объяснения посла, что грамота была адресована сперва верховым казакам потому, что, плывя сверху по Дону, посол должен был встретить в первую очередь верховых казаков, были признаны неудовлетворительными. Да и, действительно, низовые казаки были авангардом русской вольной колонизации, принимавшим на себя все удары кочевников и турок, верховые же жили в тылу.
В актах XVI–XVII вв. встречается часто различие казаков «старых» и «новых». Новыми являлись те, которые непрерывно пополняли ряды казачества, терпевшего урон от войн. Проживши известное время на Дону, они «застаревали» здесь, из «новых», «молодчих», становились «старинными», «старыми» казаками, обзаводились известной оседлостью, скотом и т. п. Так постепенно создавалось деление на группы: более сильную социально и более влиятельную политически группу «старых» казаков, с одной стороны, и более демократическую группу «новых» казаков, с другой стороны. «Новым» казакам, «голытьбе», пока они не обзаводились добром, не были свойственны особые политические идеалы. В 1614 г. в ответ на убеждение поддержать Михаила против Заруцкого «иные казаки, молодые люди, говорили: «нам бы где зипунами добуться…»[54] Было это, правда, не на Дону, а на Волге, но психология у казачьего пролетариата была одинаковая.
Было бы ошибочно, однако, думать, как делают это некоторые, что казачество было пролетариатом ободранцев (Lumpenproletariat) и что казачьи идеалы в эпоху всех народных движений были типичными идеалами люмпен-пролетариев (голодранцев): желание мести, разрушение, стремление «ограбить награбленное», перераспределить ценности и «поровнять» всех. Такова была, мол, теория и практика казачества в эпохи Смуты, разиновщины, пугачевщины. Как мы увидим далее, взгляд этот неправилен. Казаки были представителями русского народа, пытавшимися построить общество и государство на иных началах, нежели это было в великой метрополии. Они создавали трудовое товарищество, социальную общину и государственную организацию на началах равенства, свободы и братства. Они выполняли колоссальную национальную задачу борьбы со степью и с кочевниками и сознавали эту задачу и ее значение. Тот, кто недавно покинул семью и «родимцев» на Москве, особенно остро ощущал ненависть к московским порядкам и жаждал мести. Но казачество в массе умело подыматься до высоких национальных и религиозных переживаний. И «сарынь на кичку» не было лозунгом казачества.
С самого начала существования казачества его вожди – атаманы – отделялись и в жизни, и в актах эпохи от «рядового» казачества. По истечении полномочий атаманы возвращались в ряды товарищей, но сохраняли и вес, и влияние. Мы видели уже, что в 1592 г. они были недовольны, что царь не назвал их поименно в грамоте, посланной на Дон. В половине XVII в. этих «знатных», то есть всем в Войске известных, казаков стали звать «старшинами»[55].
Эти старшины были хранителями традиции и военных, и политических, и юридических, что было особенно важно, так как Дон был типической страной прецедента, обычая. Но не только политический и военный опыт выдвигал старшин. Несмотря на безусловное гражданское и политическое равенство, мало-помалу создавалось на Дону неравенство экономическое. В руках старшин сосредочились богатства, в виде военной добычи, в виде скота и лошадей. В конце XVII в. уже обозначилась рознь между старшинами и голытьбой, беглыми с России, которые прибывали на Дон в большом количестве. Терский атаман Ив. Кукля, покровительствовавший бежавшей к нему с Дона голытьбе, называл в 1688 г. донских старшин «станишными бояры и воеводы», а укрывшийся с Дону на Терек бывший донской станичный атаман Мурзенок грозился возвратиться на Дон и у «войсковых старшин головы резать, и бородами связывать, и через якору вешать…»[56].
Социальный антагонизм проявился на Дону в третьей четверти XVII в. довольно остро. Он был одной из главных причин крушения донской независимости. Старшина казачья стала, естественно, тянуть в сторону Москвы. Бояре московские очень ухаживали за старшинами во время приезда их в Москву в составе ежегодных казачьих посольств («зимовых станиц»). Царь дарил старшинам богатые дары: в Москве явно, на Дону, через своих послов – тайно. Московская партия, создавшаяся на Дону в половине XVII в., состояла преимущественно из старшин. Однако не надежда получить от царя поместья на Руси, не грубый подкуп заставляли в конце XVII в. казачьих старшин обращать свои взоры к Москве. Их социально-экономические интересы начинали уже отделяться от интересов общины. Переход от охотничьего быта к скотоводству, а затем и к земледелию, пользование рабским и наемным трудом для охраны табунов и стад, для обработки земли, для услуг; накопление богатств в руках старшин – все это выделяло старшин из единой прежде среды казачества. Обособленное положение старшин в казачьей среде, стремление их стать независимыми от воли демократической массы, желание обеспечить обработку своих земель принудительным трудом крепостных, жажда почета соответственно создавшемуся социальному положению – все это заставляло старшин оглядываться невольно на Москву, на московское поместное дворянство, вздыхать о дворянском звании, о праве владеть крепостными. Процесс превращения старшин в дворян длился полтора века и закончился лишь в начале XIX столетия. Однако тенденции к разделению единой социальной массы казачества на две неравные группы наметились уже во второй половине XVII столетия.
Приведенные выше сведения о населении вольной колонии русского народа на Дону говорят нам о том, что общественная организация колонии, благодаря ее примитивности, представляет собой в XVI–XVII вв. нечто цельное, монолитное. Все члены общины равны между собою и в политическом, и в социальном отношении. Все они ясно чувствуют свою обособленность, и социальную, и политическую, от остального русского народа. Казачество ревниво охраняло право своего звания. Казачье посольство в Москве, зимою 1640 г., просило правительство расследовать, «для чего» некий Ив. Поленов «живет на Москве и донским казаком называется»[57].
51
О «туме» см. статьи: Поляков А. Донские войсковые ведомости. 1862. № 35–36. Пудавов – там же.
52
Сухоруков В.Д. Историческое описание земли Войска Донского. 1903. С. 65. Примеч.
53
Грамота царя Иоанна IV, 17 авг. 1571 г.; Материалы для истории Войска Донского. 1869. С. 3; Собр. гос. грамот. и договоров. Т. II.
54
Акты исторические. Т. III. С. 425.
55
Впервые такое наименование мы встречаем в 1647 г.
56
Донские акты исторические. Т. XII. С. 271, 280.
57
Донские дела. I, 980.