Страница 11 из 23
– Пан Шлимович! – воскликнула она и заговорила что-то на еврейском жаргоне.
– Скажите Тугендбергу, что я с покупателем приехал, – отвечал Шлимович по-русски и стал снимать с себя пальто, вешая его на вешалку.
То же сделал и Костя. В квартире пахло луком, чесноком и тем особенным специфическим запахом, которым отдает от грязных евреев. Вскоре в другой комнате послышался картавый мужской голос, говорящий тоже на еврейском жаргоне; дверь в прихожую распахнулась, и на пороге предстал гладко стриженный еврей с окладистой бородой, одетый в стоптанные туфли и старое порыжелое пальто, у которого не хватало несколько пуговиц.
– Я, Тугендберг, к вам с покупателем… – начал Шлимович. – Вот Константин Павлыч Бережков желает купить у вас музыкальных инструментов.
– Прошу, господин, прошу. Позвольте рекомендоваться: Соломон Борисыч Тугендберг, купец, – обратился он к Косте, расшаркиваясь, подал Косте и Шлимовичу руку и ввел их в большую комнату.
В комнате стояли два рояля, пианино, старое фортепиано, три контрабаса, на роялях лежали скрипки в чехлах и без чехлов, лежали трубы. Тут же на одном из роялей помещались два серебряных ведра-ледника для шампанского, на подоконниках и на столах стояло несколько бронзовых часов, несколько таких же канделябров хорошей, чеканной работы, а из угла выглядывало чучело громадного медведя на задних ногах и с подносом в передних.
– Садитесь, пожалуйста, – предложил еврей, указывая на диван. – Папироску не хотите ли? – предложил он, вынул из кармана пальто серебряный портсигар, открыл его и положил на стол, рядом со спичечницей.
Все сели, Тугендберг заговорил что-то на еврейском жаргоне, обращаясь к Шлимовичу, но тот отвечал ему по-немецки. Шлимович, хоть и знал жаргон, но как «цивилизованный» еврей, говорить на нем гнушался.
– Ну вот, Константин Павлыч, выбирайте, что вам надо, – сказал наконец Шлимович Косте. – Тугендберг согласен вам продать инструменты в кредит. Вот рояли, вот пианино, вот скрипки и контрабасы.
Костя был как на иголках.
– Почем этот рояль? – кивнул он на ближайший инструмент.
– О, у меня дешево, господин Бережков! – отвечал Тугендберг, подскакивая к роялям и отворяя их. – Вот этот четыреста, а тот семьсот рублей, а ежели возьмете оба, то можно и за тысячу рублей отдать.
Костя подошел к роялям и для порядка провел по их клавишам пальцем.
– Это дорого, – сказал он. – Рояли подержанные.
– Два месяц… Какой-нибудь двух месяц от фабрикант, – заговорил Тугендберг. – Этово рояль только разговор один, что подержанный. Тон первово сорт. Господин Рубинштейн играть будет и тот скажет, что хорошево рояль.
– Вы, Тугендберг, с Бережкова дорого не берите, – сказал Шлимович.
– Я дорого? Пфуй! Мине только хочется услужить для господин Бережков. За такова рояль у фабрикант нужно дать тысяча рублей, а я за два прошу тысяча рублей.
– Пианину тоже возьму, – проговорил Костя, подходя к пианино и открывая крышку.
– Пианино триста пятьдесят. Берите уж и фортепьяны. Двести. Ну, даже вот как: я за все возьму один тысяча пятьсот.
– Мне этого мало. Больше у вас роялев нет?
– Теперь больше нет, господин Бережков. Вы возьмите скрипки и контрабас.
– А почем контрабас?
– За пара эти контрабас я могу взять триста.
– О, это дорого. Очень дорого.
– К два контрабас я дам вам еще хороший труба, – махнул Тугендберг рукой. – Очень хороший труба.
Костя подумал и робко произнес:
– Нет, вы вот что… Вы за все, что я выбрал и вместе контрабасами и с трубой, возьмите полторы тысячи.
– Нельзя, господин Бережков, – развел руками еврей.
– Уступите, – стоял на своем Костя. – Адольф Васильич, скажите ему, чтобы уступил, – обратился он к Шлимовичу.
Тот пожал плечами и пробормотал:
– Я только комиссионер, только комиссионер… Торгуйтесь сами.
Тугендберг подошел к Косте и тронул его по плечу.
– Очень мне ваш лицо нравится. Такой хороший приятнова лицо… Извольте, я вам уступлю сто рублей. За все тысяча семьсот… И уж больше ни копейки… – произнес он. – Ну хорошо, – согласился Костя. – Только этого мне мало. Я рассчитывал так, чтоб купить тысячи на две.
– Тогда возьмите скрипка. Хорошево есть скрипка. Тальянский мастер. Вот скрипка… Первый сорт… И всего двести рублей. Тут ящик пятьдесят рублей стоит. Хороший ящик. А этово скрипка сто рублей. За все два тысяча…
Костя подумал и заискивающе спросил:
– Вы мне не дадите ли ко всему этому деньгами пятьсот рублей? И на все вексель на шесть месяцев. Мне очень нужны деньги.
– Пфуй! Какие деньги!
Тугендберг пожал плечами и сделал гримасу.
– Отчего же?.. Ведь вы, я думаю, даете деньги взаймы…
– Только под залог, только под залог – и то самова малость.
– Ну, триста дайте… Мне до зарезу нужны деньги.
– Нет, господин Бережков, не могу, никак не могу.
– Дайте хоть двести. Мне вечером сегодня нужно, а где я теперь достану!
Шлимович заговорил с Тугендбергом по-немецки. Костя смотрел то на одного, то на другого. Наконец Тугендберг махнул рукой и сказал:
– Извольте. Сто рублей дам. И то за тово, что мне ваше приятный лицо нравится.
– Берите, – кивнул Шлимович.
– Ну, я согласен, – отвечал Костя, но спохватился и побежал к Шлимовичу. – Адольф Васильич, подите-ка сюда.
Он отвел Шлимовича в угол.
– Вы все-таки устроите мне, чтобы продать эти инструменты? – задал он ему шепотом вопрос. – Только в таком разе я и могу взять.
– Устрою, устрою. Берите. Но знайте, что без потерь продать нельзя. Потери будут, – тоже шепотом отвечал Шлимович.
– Я согласен, – повторил Костя и протянул Тугендбергу руку.
Тот хлопнул по ней по-барышнически, как это делают барышники при продаже лошадей, то есть со всего размаха, и прибавил:
– А проценты за вексель вы знаете? Четыре процента в месяц.
– Три, три… Я уже сказал ему, что три, – остановил Тугендберга Шлимович. – Зачем Константина Павловича обижать? Он человек хороший.
– Дешево… Ох, как дешево! Завсем даром… – сделал обезьянью ужимку Тугендберг, прищурившись и покрутя головой. – Ну, да уж за тово, что мне ваш лицо нравится. А пока мы будем писать вексель, вы не хотите ли чаю? Герр Шлимович! – И он заговорил с ним на еврейском жаргоне. – Давайте, давайте… – отвечал Шлимович по-русски.
– Есть и хорошево коньяку. Ривке! – крикнул Тугендберг, заглянув в прихожую, и на жаргоне стал что-то приказывать прислуге.
Через несколько времени появились вексельная бумага, перо и чернильница.
– Еще одно условие, – сказал Костя. – Сразу мне отдать будет трудно, сразу у меня никогда не бывает по многу денег, а потому я прошу всю сумму рассрочить на четыре векселя: один вексель на пять месяцев, другой – на пять с половиной, третий – на шесть и четвертый – на семь.
– Пфуй! Боже мой, какой аккуратный человек! – растопырил пальцы своих рук Тугендберг и опять заговорил с Шлимовичем на жаргоне.
– Можно? – спросил Костя.
– Можно, можно, – отвечал Шлимович.
– Можно, – прибавил Тугендберг. – Но только процентов за семь месяцы.
– За что же за семь-то? Ведь два векселя будут на пять и пять с половиной месяцев. Вы уж не грабьте.
Опять Тугендберг заговорил на жаргоне. Шлимович отвечал по-немецки.
– Хорошо, хорошо… – сказал он наконец Косте. – За шесть месяцев будет он считать проценты.
Приступили к писанию векселей.
– А когда же вы вашево инструменты возьмете? – спросил Тугендберг.
Костя взглянул на Шлимовича.
– Завтра, завтра. Завтра мы пришлем носильщиков или сами приедем с носильщиками, – отвечал тот.
Векселей было написано на сумму две тысячи четыреста семьдесят восемь рублей. Так пришлось с причисленными к сумме долга процентами. Тугендберг положил на стол сто рублей и записку, что продал такие-то и такие-то музыкальные инструменты.
– Ну, а теперь чайку… – сказал он. – Ривке!
Показалась растрепанная еврейка, отворявшая дверь Косте и Шлимовичу. Она внесла три стакана чаю и графинчик коньяку. Костя из учтивости попробовал пить чай, но чай пахнул рыбой. Он брезговал и оставил.