Страница 9 из 19
Внезапно одна из пушек, управляемая, видимо, автоматикой, внезапно опустилась, струя меди пробила окно, и жидкий металл стал заливать вагон. Кент увидел лица пассажиров, перекошенные в безмолвном крике. Но это было лишь одно мгновение. Внутри что-то вспыхнуло, и бушующее пламя мгновенно охватило весь вагон. Поезд остановился.
Охранник махнул рукой. Бульдозер двинулся в сторону горящего вагона, своим отвалом опрокинул его и сбросил в обрыв. Находящиеся внизу рабочие кинулись врассыпную, чтобы горящие осколки не задели их. А те, что были подальше и чувствовали себя в безопасности, смотрели с восторгом на происходящее и даже хлопали в ладоши. От их ладоней тоже отскакивали горящие искры, которые добавляли свою скромную лепту в горение вагона. В общем, они радовались, словно дети малые. Упавший вагон развалился. Кто-то стал заливать его пеной и растаскивать обгоревшие металлические и пластиковые обломки, в середине оставалась только куча несчастных созданий, некоторые еще беспорядочно двигали руками и ногами, передергивали плечами, а были и такие, что извивались всем телом.
Появились уборщики. Они осмотрели груду беспомощно копошившихся людей и, не надеясь уже найти в этом движущемся месиве что-нибудь более ценное, чем несвязные, невыразительные и неэстетично обожженные компоненты когда-то полноценных человеческих особей, вооружились широкими пластиковыми щитами для уборки снега и двинулись к огромному пятиметровому люку для нечистот, толкая перед собой всю кучу целиком. В такт шагам они дружно пели гимн «Долой органику!», написанный для их предприятия Кременник-монолита классиком поэзии XIX века Лебедь-Толмачом:
«Какая нелепость: во-первых, осень, во-вторых, жарища, и почему-то поют о весне, а весной будут петь о зимних холодах, что ли?» – подумал Кент.
Пение уборщиков сопровождалось торжествующим ревом клаксонов автоматизированных платформ – видимо, для того чтобы даже самые закаленные сердца очевидцев происходящего содрогнулись от ужаса. Рабочие, не занятые передвижением мусора, веселыми криками поддерживали активные действия уборщиков. Люк для нечистот поглотил все, что осталось от неудачливых путешественников, и захлопнулся. Охранник торопливо перекрестился и прошептал: «Осспади памилуй, Осспади памилуй». Кто-то поставил рядом с люком простой деревянный крест, снизу донеслись звуки траурного марша Шатена. Струя меди ударила в крест, и он вспыхнул, словно свеча. У Кента перехватило дыхание.
Локомотив подал назад, просвет между вагонами исчез, щелкнула сцепка, состав вновь стал единым, и поезд медленно двинулся дальше. Крест внизу догорел, кто-то выключил музыку. Кент перекрестился и тихо допел последние слова марша: «Тетя хохотала, когда она узнала, что он нам в наследство не оставил ничего».
Когда последний вагон миновал пушки, пассажиры высунулись из окон и аплодисментами приветствовали машинистов локомотива – так, как это обычно делают после приземления самолета. Их можно было понять – опасность миновала, они вновь в пути, их ждет веселый отдых на лоне природы!
Тетя Зина
Кент тоже продолжил свой путь. Не хотелось вспоминать о том, что произошло. Сердце его стало совсем тяжелым, давило на желудевую лебеденку и даже почему-то на подплечные гланды, прижимало тело к дорожному полотну, пневматическая подвеска коньков не справлялась с повышенной нагрузкой, ролики визжали, вдавливались внутрь полозьев и время от времени металл коньков скрежетал об асфальт. Запаха меди и горящего вагона уже не было и в помине. Окружающий пейзаж очень хотел помочь Кенту забыть об этом высокотехнологичном предприятии, оправдывая «кажущуюся» кровожадность и жестокость Кременник-монолита тем очевидным обстоятельством, что оно приносило огромный доход в государеву казну и, безусловно, добавляло много самых веских оснований для гордого патриотического полета мысли любого сознательного гражданина нашей необъятной родины. Пейзаж стремился отвлечь грустного путешественника и раз за разом подкидывал ему новые и довольно неожиданные впечатления.
Дорога вела путника в сторону заката солнца. Поэтому справа от нее была северная сторона, там дул сильный холодный ветер; он завихрялся между чахлыми предполярными соснами и наметал небольшие сугробики снега между кочками, заросшими то гигантской финской садовой голубикой с огромными ягодами, то низкорослым вереском с фиолетовыми цветами, а также фиолетовыми же поганками. В общем, справа от дороги погода была совсем плохая, а редко встречающиеся домики – гнилыми и покосившимися. У дверей своих хижин стояли пожилые усталые люди и провожали Кента, казалось бы, грустным, но на самом деле откровенно недобрым взглядом. Коровы бродили тощие, а гуси настолько обессилели, что у них уже не было сил самостоятельно выбраться из грязных луж. Собаки, заметившие Кента, хотели было облаять путника, но вместо этого зашлись в тяжелом скрипучем кашле и долго не могли после этого прийти в себя.
Зато слева, на южной стороне, все было совсем по-другому. На небе – ни облачка, светило теплое сентябрьское солнце, хотя и наступил октябрь. На ветвях редких зонтичных деревьев, наподобие ворон, разместились стада маленьких черных козочек.
Вдоль аккуратных белых мазанок поднимались огромные соцветия борщевика, перемежающиеся с нарядными группами подсолнечника. Теплый ласковый ветерок гулял между этими декоративными растительными конструкциями в стиле модерн и тщательно следил за тем, чтобы пыльцу, а потом и семечки подсолнуха не унесло случайно на северную сторону, и наоборот – чтобы ядовитая пыльца и запахи борщевика улетали только на север и ни одно семя этого зловредного растения не упало на благодатную почву южной стороны.
По улицам бродили упитанные сиреневые коровы, подталкивали мокрыми носами парней к девушкам, девушек же, наоборот, к парням, намекая на их грядущее любовное сближение и последующее семейное счастье. А в это время неловкие пушистые бычки, глуповатые козочки, благодушные собаки и забавные кошки беззаботно играли в салочки; их белозубые улыбки на время отрывались от них и самостоятельно витали в воздухе, образуя подобие некого облачка, олицетворяющего немудреное благополучие деревенских животных.
У дверей мазанок стояли чистенькие старушки в ярких павловоострожных головных платках и торговали бесчисленными сортами разноцветных лакированных яблочек этого счастливого края. Некоторые из бабушек при ближайшем рассмотрении оказывались премилыми девушками, которые помимо яблок предлагали одинокому путнику и себя, пока непонятно – в качестве некого бонуса или за денежное вознаграждение. Кент подкатывал к каждой бабулечке и у каждой пробовал яблоки, пробовал, но не покупал, а девушек не пробовал, потому что не был уверен в своей платежеспособности, а по большому счету – и в своей мужской состоятельности, которой в прежние времена гордился и даже красовался, и, надо признать, не без основания.
В чем причина его теперешнего падения? Вспомнилась почему-то тетя Зина. Зачем он вообще едет к Шародею? Шародей, конечно, маг и волшебник… И близкий друг Кента. Он и такие проблемы умеет решать, и сякие… Одним словом, «великий магистр». Но причина сегодняшнего ужасного падения Кента только в нем самом.
Перед его глазами пробежала череда женских лиц. Он был владельцем знаменитого ООО «Раздевалов Ltd.», создавал и разрушал состояния, ворочал миллионами. Казалось, ему было доступно все. Но это лишь два первых уровня пирамиды потребностей Маслоу[2] – физиологические потребности и безопасность жизни. Всего два уровня из пяти. А Кенту, как любому человеку, хотелось самореализации, хотелось добиться уважения других людей, да и самоуважения тоже. Ему хотелось любить. Любить и быть любимым – почему бы и нет? Почему любовь столь тотально выпала из его жизни? Не приложила ли к этому свою пухленькую ручку сестрица его мамы, милейшая тетушка Зина?
2
Пирамида потребностей Маслоу отражает одну из самых популярных и известных теорий мотивации – теорию иерархии потребностей.