Страница 4 из 10
– А как узнать? – недоумевал я.
– Ничего сложного: увидишь – догадаешься…
Сколько раз я ездил в командировки, но никогда супруга моя не собирала меня в путь-дорогу. В этот раз всё было по-другому. Жена трижды ездила за консультацией к своей двоюродной сестре, вышедшей замуж за сантехника-международника. Я не шучу: в наших посольствах работают только свои, вплоть до дворника и посудомойки. Кроме того, супруга посвятила несколько часов обзваниванию тех наших знакомых, которые так или иначе имели дело с заграницей.
Обобщив все советы и рекомендации, она тщательно укомплектовала мой чемодан с таким расчётом, чтобы любую свою нужду или потребность вдали от родины я мог удовлетворить, не потратив ни сантима из тех трёхсот франков, каковые нам обещали выдать по прилёте в Париж. На случай продовольственных трудностей в чемодан были заложены несколько банок консервов, два батона сухой копчёной колбасы, три пачки галет, упаковка куринобульонных кубиков, растворимый кофе, чай, сахар, кипятильник, две бутылки – водка «Сибирская» и коньяк «Белый аист». Отдельно, в специальном свертке, таилась железная банка чёрной икры – на продажу. Имелся и небольшой тульский расписной электросамовар – для целенаправленного подарка…[5]
Интересно описывал Полуяков и процедуру заполнения на вылете из СССР таможенных деклараций:
– Как вы думаете, – уловив мой взгляд, спросил товарищ по группе, – золотые зубы вписывать?
– Не надо. Вы же не в Бухенвальд едете! У моего друга платиновый клапан в сердце – он и то никогда не вписывает!..[6]
Шутки шутками, а одного регбиста на таможне тормознули: в таинственном мешочке, прикреплённом тесёмкой к шее под рубашкой, он вёз запрещённое – кучку монет разного достоинства, выпущенных к 50-летию Великой Октябрьской социалистической революции. Дилемма возникла, конечно. Потому что регбист в крик: я советские ценности хотел пропагандировать! А ему: зачем же их прятать, дорогой товарищ? И почему в декларацию не внесли? Неувязочка получилась, одним словом… Впрочем, пожурили, повздыхали, почесали репу и, видя искреннее признание советского комсомольца в совершённой (ну, не страшной, правда же?) ошибке, отпустили к французам.
Как ходил в Нотр Дам, Лувр; как стоял в очереди на Эйфелеву башню, как гулял по Монмартру – это каждый расскажет. Очереди, конечно, не понравились. Вроде бы мы привыкли к ним в родном Советском Союзе, но нам по секрету сообщали, что во Франции очередей нет. Оказалось, очень даже есть. Не понравилась и прогулка на кораблике по Сене. Вообще-то не сама прогулка, а вот что. Усадили всех в кресла плотными рядами: ни тебе по палубе прогуляться, ни в буфет какой сходить и освежиться красненьким для более взвешенного восприятия капиталистической французской действительности.
Врать, однако, не буду и признаюсь: тезис «У самих добра такого завались» не срабатывал. Самые простые вещи вызывали внутренний и внешний вскрик: «Ну, надо же!» Скажем, каждому раздали наушнички, из которых лилась русская речь с рассказом о том, что мы видели на берегу. Мы о таких наушничках слыхом не слыхивали. Да и в целом происходящее казалось сказкой. В наше время сказка стала былью, а во фразе «Какой русский не бывал в Париже» дистанция между шуткой и реальностью существенно сократилась. Поэтому опустим парижские восторги образца 70-х и перейдём к пока неочевидным, но главным для нашего повествования аспектам, для чего переместимся из Парижа во французский городок Шамони.
Не для альпинистов и горнолыжников, а для всех прочих людей скажу, что это чудное местечко расположено в Альпах. Отсюда ходят на высшую точку «их» Европы – гору Монблан высотой в четыре тысячи восемьсот метров. Об этом я к моменту первого посещения Франции слышал, но не более. А тут представилась возможность если не взойти, то хотя бы посмотреть на культовую вершину. Слова «Гималаи», «Непал» я тоже слышал, но куда реже, а побывать даже и не мечтал.
И тут случилось нечто. Гид сказал, что у нас будет встреча с мэром Шамони, которого зовут Морис. Рэгбисты поинтересовались, занимается ли он, как они сами, лучшим в мире видом мужского спорта. Узнав, что Морис изъявлял себя в альпинизме, спортсмены интерес к встрече потеряли. Но, увидев накрытый мэром стол – бутерброды с невиданной нами красивой ветчиной, сказочным ассорти из десятка сыров, румяными круассанами (от одного такого названия в 70-х у советских начиналась не «собственная гордость», а слюновыделение), – отреагировали добрыми улыбками, а после обнаружения батареи бутылок с пивом не удержались от характерных отечественных восклицаний: «Ух ты, мля!»
Да, на столе стояло даже пиво! Никогда мы не пробовали такого пива! Да что говорить: и бутылок таких не видывали, и этикеток. Я сразу посчитал – на нос приходилось бутылки по две. Успех встречи был предрешён.
Мэр Морис говорил о российско-французских связях, об уважении к государству трудового народа – СССР, о взаимодействии наших культур. Тем не менее мы напряглись, вспоминая контпропагандистский инструктаж в Союзе и готовясь, если что, давать отпор искажающим историю инсинуациям и жёстко отстаивать нашу безоговорочную победу над их Наполеоном в 1812-м. И при необходимости смягчая страсти, напомнить о доблестной и дружной советско-французской эскадрилье «Нормандия-Неман», громившей фашистов в следующей Отечественной войне. То есть да, была война французов с русскими, и нечего к нам соваться, поскольку «кто к нам с мечом…» и так далее. Но впоследствии воевали против общего врага вместе, потом (и сейчас!) мир-дружба. Однако Мориса, видно, не сильно занимали войны, он перешёл на совсем другую тему и рассказал сначала про видневшиеся из окон Альпы с Монбланом, а потом про Гималаи. Как штурмовал гималайские вершины в Непале и покорил одну из них, всем известную (кому «всем»? Мы-то не слыхали) и очень значимую. И что книжку об этом написал, и что вот-вот выйдет её русский перевод.
Обаятельный, симпатичный мэр выглядел по-французски молодо, хотя ему стукнуло под шестьдесят. Но… у Мориса почему-то недоставало пальцев на руках: кисти были, а пальцев почти нет – так, одни примыкающие к кистям фаланги. Что это? Может, воевал? Не спрашивать же…
Регбисты, допив пиво, к беседе вновь охладели. А я, напротив, возбудился. И в конце протокольной встречи спросил – куда деть журналистскую жилку:
– А можно с вами побеседовать про Гималаи и Непал?
Морис удивился и, по-моему, обрадовался такому вопросу.
– Да, – доброжелательно сказал он, – я сегодня работаю до девятнадцати часов. Приходите в девятнадцать.
В ходе этого короткого диалога вдруг и очень просто прояснилось, кто в группе чекист. Если руководитель советского выездного коллектива только недовольно, но вполне открыто поморщился на мою просьбу (зачем мне лишняя головная боль и писанина в отчёте), то представитель органов сжал губы, сверкнул взглядом и сразу же принял прежнюю улыбчивую мину.
Запрещать мне встречу чекист, ясное дело, постеснялся, ведь в стране победившего социализма права человека и прочие демократические нормы подняты на необычайную высоту. Так что вечером я спокойно направился в мэрию, что располагалась близко к отелю. Версия о чекисте, который раньше косил под рэгбиста, подтвердилась. Он подошёл ко мне в холле гостиницы, хлопнул по плечу, растянул рот до ушей и сказал: «Слушай, какой ты молодец! Давай пойдём вместе! Я тоже очень интересуюсь Гималаями, Непалом, буддизмом-индуизмом и вообще всем, что с этим (с чем «этим»? – подумал я) связано».
Наблюдать за представителем компетентных органов оказалось интересно. С Морисом мы беседовали на английском – благо я закончил английскую спецшколу. Мэр иногда вставлял и французские фразы. А боец невидимого фронта пояснил, что языков, к сожалению, не знает, поэтому захватил с собой переводчика. В ходе разговора демонстративно поворачивал голову в его сторону и внимательно слушал, Морису же одинаково улыбался на любое высказывание. Параллельно что-то «писал в блокнотик впечатлениям вдогонку». Я скосил глаз на блокнот и увидел, что записи велись на английском. И на французском. Школа!
5
Юрий Поляков, «Парижская любовь Кости Гуманкова» (АСТ).
6
Юрий Поляков, «Парижская любовь Кости Гуманкова» (АСТ).