Дрожь

Она вышагивает взад и вперед, требуя внимания к себе, словно кошка, которая весь день оставалась взаперти.

– Боже, как они тянут! Как тут скучно!

«На самом деле совсем не скучно. Я весело проводила время и получала удовольствие, пока не появилась ты».

– Я так замерзла. – Она стягивает перчатки. – Вот, смотри!

Саския запускает ледяные пальцы мне под куртку и касается моей голой шеи.

Я резко дергаюсь и отступаю назад. Она идет к Бренту.

– Отвали, – говорит он.

Ратрак дает гудок, и мы пробираемся к нему между каменистых выступов. Водитель выдает целую речь на французском.

– Мы – последние из спасенных, – переводит Кертис. – Еще ниже ждет семья, которую ему нужно отвезти вниз в долину. Он может взять только пять пассажиров. Согласимся ли мы провести эту ночь в хостеле, который есть на леднике, чтобы ему не приезжать еще раз наверх за нами? До хостела он нас довезет.

Брент издает радостный вопль.

– Утром мы будем первыми на горе!

– Надеюсь, что у них хватит комнат для нас всех, – говорю я.

Водитель открывает дверь за своей кабиной, мы туда забираемся и устраиваемся на скамье за его сиденьем. Приходится держать на коленях наши сноуборды и рюкзаки. Саския прижата ко мне, она надушена, и запах ее духов чувствуется еще сильнее в очень нагретом маленьком помещении. Кто вообще душится, когда занимается сноубордингом? Только она.

Машина медленно пробирается вверх по склону, хотя мы и не опрокидываемся назад, но наклон сильный. Дизельные пары смешиваются с духами, и у меня опять начинает крутить живот.

– Вы видели мой последний двойной оборот? На семьсот двадцать? – спрашивает Саския. – Я чуть не упала.

Каким-то образом из-за ее присутствия снова возникает напряжение. Его чувствую не только я: парни тоже сидят тихо – или, может, они просто устали. Саския пытается их разговорить, обсудить соревнования, но они не поддаются. Теперь идет снег. Снежинки кажутся оранжевыми в свете фар ратрака, они падают на лобовое стекло.

Наверху стоит здание, известное как «Панорама», свет горит во всех его окнах. Кертис уже собирается спрыгнуть на землю, но водитель грозит ему пальцем и опять начинает длинную речь. Я улавливаю только одно слово: расщелины. Он подвозит нас прямо к главному входу.

– Я никогда раньше не бывал здесь ночью, – признается Кертис, когда мы сбиваем снег с обуви на коврике у двери.

– И я тоже, – говорю я.

Женщина в переднике жестом показывает, куда нам идти. Я иду вслед за остальными в ресторан, обращая внимание на то, как по-разному они все двигаются. Кертис идет с прямой спиной и целенаправленно; Брент лениво и свободно, штаны спущены до середины задницы; у Саскии легкая походка, как у танцовщицы.

Глаза мне щиплет дым – горят дрова, но вид зажженного камина и языков пламени радует. В ресторане сидит еще только одна группа: уже поздно. Я снимаю ботинки и стою перед камином, надеясь, что никто не почувствует запах моих носков.

Вокруг камина висят черно-белые фотографии. Альпинисты со старомодным снаряжением позируют перед знакомыми вершинами. Под одной из фотографий написано: «Монблан, 1951 год». Там опасно даже сейчас, чего уж говорить про подъемы с помощью кошек, привязанных простыми веревками.

Кертис склоняется поближе, чтобы рассмотреть другую фотографию.

– Гранд-Кассе. Это одна из любимых гор моего отца. Он был первым сноубордистом, который съехал по северному склону, сразу после рождения Саскии. Мама не хотела, чтобы он это делал.

– Я думала, что она тоже этим увлекалась, – говорю я.

– Прекратила после нашего рождения.

Типичная история. Моя мама тоже оставила работу, которую любила, чтобы родить нас с братом. Она работала менеджером в доме престарелых. Когда мы подросли, она вернулась на неполный день, но на старое место ее больше не взяли. Почему всегда именно женщинам приходится отказываться от мечты? Я не собираюсь ни от чего отказываться ради кого бы то ни было.

К нам присоединяется Саския, снимает с крючка винтажные альпинистские очки и прикладывает к лицу.

– Мне идет?

– Осторожно. Это антикварная вещь, – предупреждает Кертис.

Она неохотно вешает их на крючок, вид у нее недовольный, потом останавливается перед чучелом головы оленя и трет ему нос перед тем, как присоединиться к Бренту, уже сидящему за столом.

Я наконец достаточно согрелась, чтобы расстегнуть молнию на куртке. Прядь волос запутывается в молнии.

– Проклятье!

– Дай я. – Теплые пальцы Кертиса опускаются на мои.

Он так близко, что я едва могу дышать. От него пахнет мускусом и одновременно чем-то сладким. Может, дезодорантом? Или это запах его кожи? Он дергает бегунок молнии, и я внутренне сжимаюсь – готовлюсь, что он сейчас вырвет мне клок волос. Именно так я делаю сама, когда такое случается. Но он действует очень нежно. Я чувствую комок в горле.

– Вот, получилось, – говорит Кертис и ведет молнию вниз.

Я вся горю, понимая, что за нами наблюдают его сестра и Брент, тем не менее Кертис, как кажется, совсем не собирается от меня отходить. Он осторожно перебрасывает мои волосы через плечо.

Что этот парень со мной делает?! Дело не только в его внешности – дело в том, какой он сам. Его внешняя холодная уверенность вызывает у меня желание заставить его раскрыться, мне хочется посмотреть, что там внутри. Я чувствую, что в глубине души он совсем не холодный. Там вполне может пылать огонь.

«Стоп!» Я не могу позволить себе идти этой дорогой. Эта зима крайне важна для меня: пан или пропал. Решается моя судьба! Если я не войду в первую тройку, мне придется уйти из спорта и устраиваться на нормальную работу.

Саския смотрит на меня с любопытством, когда я усаживаюсь рядом с Брентом. Каждый раз, когда я ее вижу, меня охватывает ярость. Я буду вести себя так, словно ее здесь нет.

Брент сидит, вытянув длинные ноги, и делает большой глоток из бутылки.

– Тебе принести что-нибудь выпить, Милла?

Я издаю стон.

– Нет, я больше никогда не буду пить.

Брент показывает мне бутылку. Это всего лишь кока-кола.

– О! – выдыхаю я. – Нет, я буду воду.

Я наполняю стакан из кувшина, который стоит на столе.

– А меня ты не собираешься спрашивать? – обращается к нему Саския.

Брент делает еще глоток, словно не слышит ее вопроса.

Это интересно. Он только что ее проигнорировал. Откровенно и нагло. Почему? У них с Саскией что-то было?

Судя по выражению ее глаз, она удивлена. Она явно не привыкла к тому, чтобы ее игнорировали. Саския резко встает из-за стола, ножки стула со скрипом едут по деревянному полу.

– Хорошо, я сама себе принесу.

Я скрываю улыбку, когда Саския отправляется к барной стойке. Брент тоже улыбается.

Обычно я не чувствую себя так расслабленно рядом с такими симпатичными парнями, но Брент очень похож на Барнси. Такие же манеры, даже такой же акцент. Мне с ним комфортно, как будто бы мы знакомы много лет.

Рядом с Кертисом я испытываю совсем другие ощущения.

– Эй, Сасс! – Кертис хлопает меня по плечу.

Я резко поворачиваю голову.

– Как ты меня назвал?

Кертис улыбается, ему стыдно, и это отражается у него на лице.

– Прости. Из-за волос. – Он предлагает мне красное вино. – Хочешь?

– Нет, спасибо, я буду пить воду. А завтра я покрашу волосы в розовый цвет. И я не шучу.

Брент смеется.

– У тебя проблемы, братишка.

Саския возвращается с пустым винным бокалом. Не произнеся ни слова, она хватает бутылку из руки Кертиса, наливает вино себе в бокал и усаживается за стол.

Женщина в переднике приносит нам тарелки с тартифлетом[21] – мягким картофелем, залитым липким острым сыром, с характерным вкусом и запахом. Живот меня больше не беспокоит, и я страшно голодна. Я протягиваю руки к огню, пока жую.

– Сколько тебе было лет, когда ты занялась сноубордингом, Милла? – спрашивает Кертис.

21

Тартифлет – традиционное блюдо французской кухни, обычно его готовят зимой, подается на всех горнолыжных курортах. Это запеканка из картофеля с беконом и луком, залитая савойским сыром. – Прим. пер.