Кентерберийские рассказы

Ошибку нам внушают не одну;

Нельзя же все их ставить нам в вину.

Кто властвовать желает над собой,

Тот должен чувства сдерживать порой.

Чтоб не нанесть взаимной дружбе вред,

Наш рыцарь госпоже свой дал обет,

И та супругу с самого начала

Примерной быть женою обещала.

Вот образец содружества для нас!

Стал господином и слугой зараз

Достойный рыцарь, – господином в браке,

Слугой в любви. Но понимает всякий,

Что он по существу владыкой стал,

Раз госпожи любовь завоевал.

Хотя и госпожа ему она,

Но вместе с тем, однако, и жена.

И вот, счастливый, с молодой женой

Наш рыцарь в путь отправился домой.

Вблизи от Пенмарка он зажил с ней,

И потекла чреда блаженных дней.

Сказать сумеет ли, кто не женат,

Какой полна отрадой из отрад

Супружеская жизнь? Блаженный год

Мелькнул, как сон прекраснейший, и вот

Наш рыцарь (Арвирага из Кайрруда

Носил он имя) вздумал, что не худо

Ему бы в Англию на год-другой

Отправиться за славой боевой

(Он этой славой дорожил всемерно).

Мой автор сообщает, что примерно

Два года прожито там было им.

Теперь от Арвирага поспешим

К его жене, прекрасной Доригене.

Любя супруга своего не мене,

Чем жизнь свою, о нем и день и ночь,

Своей тоски не в силах превозмочь,

Она рыдает и клянет разлуку,

Доставившую ей такую муку,

Что белый свет ей кажется не мил.

Друзья бедняжки, не жалея сил,

Стараются развлечь ее, утешить,

Советуют ей голову не вешать,

Твердят о том, что оснований нет

Ей жизнь свою губить в расцвете лет.

Чтоб излечить ее от злой тоски,

Им все усилья кажутся легки.

Мы знаем, что настойчивым трудом

И с камнем можно совладать, на нем

Глубоко образ начертав иль знак.

Слова друзей подействовали так,

Что в душу Доригены утешенье

Проникло наконец, и облегченье

Ее больная ощутила грудь;

Могла от тяжкой муки отдохнуть.

Да и супруг писал, что он здоров

И двинуться в обратный путь готов.

Когда б не эти письма Арвирага,

Она бы умереть сочла за благо.

Друзья, лишь отошла она немного,

Просить тотчас же стали, ради бога,

Прогулку вместе с ними предпринять,

Чтоб мрачные все мысли разогнать.

Она сочла, что возражать не след,

И приняла в конце концов совет.

Над самым морем замок их стоял,

И Доригена вдоль прибрежных скал

В кругу друзей бродила взад-вперед,

Глядя на то, как над пучиной вод

Под парусами плыли корабли, -

Одни к земле, другие от земли.

И вот суда, что бороздили море,

В ней бередили боль. «О горе, горе! -

Она вздыхала. – Где же мой супруг?

Излечит сердце он один от мук».

Порою же, в раздумье погрузясь

И с волн вспененных не спуская глаз,

Она сидела. Вид опасных скал

Ее внезапно страхом потрясал;

Мутился ум у бедной, над травой

Она бессильно никла головой

И с ужасом шептала, мутный взор

Вперив в обманчивый морской простор:

«О вечный боже, – ты, что над вселенной

Царишь извечно волей неизменной,

Ты создал лишь благое, говорят.

Но этих черных скал унылый ряд,

Что кажется зловещим привиденьем,

А не благого господа твореньем,

Тобою созван, господи, к чему

Наперекор и сердцу и уму?

Ни человек, ни зверь от века тут

Найти прокорм не могут и приют.

К чему нужны, о боже, скалы эти?

Они лишь зло плодят на белом свете.

Людских немало сотен тысяч тел

Их острый гребень погубить успел,

Меж тем не человек ли, о творец,

Прекраснейший творения венец,

И должен был бы ты его любить

Превыше всех. Так чем же объяснить,

Что ты, к погибели людей стремясь,

Такие средства создал против нас?

Ах, знаю я, – ученые найдут

Тьму доказательств, что на свете тут

Отлично все. Я с ними не согласна.

Тебя, благой господь, молю я страстно;

Ты, ветрам указующий пути,

Мне моего супруга возврати.

Ученые свое пусть говорят, -

Ты, боже, сделай так, чтоб черный ад

Все эти скалы поглотил навеки».

И льются слез ее горячих реки.

Тут поняли друзья, что берег моря

В ней только раны бередит от горя,

И стали уводить ее к ручьям,

К источникам, с ней появляться там,

Где пляской забавлялись иль игрой

За шахматной или другой доской.

Однажды утром в близлежащий сад

Они пошли, куда заране взят

Яств и напитков разных был запас,

С тем чтоб домой вернуться в поздний час,

Наполнив день веселою игрой.

А было это в мая день шестой,

И юный май раскрасил нежно сад

Своим дождем, несущим аромат.

Людскими же руками так прелестно

Сад разукрашен был, что на небесный

Он походил своею красотой.

С ним не сравнился б ни один земной.

Так свеж он был и так благоухал,

Что у любого, кто в него вступал,

На сердце легче делалось мгновенно,

Коль не был он подавлен совершенно

Тоской, которой исцеленья нет.

И вот, когда окончился обед,

Все танцевать под звуки песен стали;

Лишь Доригена, полная печали,

Одна блуждала взорами вокруг

И думала: «Где милый мой супруг?»

Но ей, смирившись, надо было ждать

И боль души надеждой облегчать.

Среди танцующих пред ней мужчин

Был юный паж, красивый дворянин,

Что, яркой платья пестротой блистая,

Затмил, сказал бы ты, все краски мая.

Он так отлично пел и танцевал,

Что тут соперников себе не знал.

И вообще, коль правду вам сказать, -

Из наилучших лучшим был под стать.

Отважен, доблестен, богат, умен -

Любовью общей пользовался он.

Вам нужно знать еще, что сей юнец,

Венеры преданный слуга и жрец,

По имени Аврелий, к Доригене -

Она не ведала его мучений -

Любовью года два уже пылал,

Но тщательно любовь свою скрывал.

Он не решался высказаться ей

И пил из кубка яд тоски своей.

Отчаяньем томимый, но немой,

Он только в песнях выдавал порой

Свою тоску, – в них говорил, что им

Бесчувственный предмет любви любим.

И этой темой наполнял Аврелий

Ряд песенок, элегий и ронделей;

Скрывать, мол, должен он свою беду

И мучиться, как фурия в аду;

Как Эхо [237], что свою таила страсть,

Он принужден под грузом тайны пасть.

Таким лишь способом решался он

Сказать, как безнадежно он влюблен.

Во время танцев лишь, когда девицы

Имеют случай втайне порезвиться,

Он ей в лицо заглядывал порой

С безмолвной и загадочной мольбой,

Которую она не понимала.

И вот теперь, когда смеркаться стало,

Меж ними завязался разговор.

С ним будучи знакома с давних пор,

Его привыкла уважать она,

Была к нему доверия полна.

И разговор их так повел Аврелий,

Чтоб подойти к своей заветной цели.

«Сударыня, – сказал он, – если б вас

Порадовало это, в день и час,

Когда отплыл отсюда Арвираг,

Отплыл бы на чужбину я, и так,

Чтоб не вернуться никогда домой.

Напрасен, вижу, пыл душевный мой.

Одна лишь мука за любовь мне плата.

О, смилуйтесь! Как лезвием булата,

Меня убить вы властны иль спасти.

О, если бы при вас мне в гроб сойти!

Не буду больше тратить лишних слов,

Ваш приговор я выслушать готов».

Она его спросила: «Неужели

У вас такие помыслы, Аврелий?

Я этого не знала никогда,

Теперь все стало ясно мне, – о да!

Но господом клянусь, творцом вселенной,

Что никогда блудницею презренной

Не сделаюсь. Останусь я верна

Тому до гроба, с кем обручена.

Вот окончательный мой вам ответ».

Но тут, за этими словами вслед,

237

Эхо (греч. миф.) – нимфа, которая никогда не заговаривает первой. Овидий рассказывает в «Метаморфозах» (1, 3), что нимфа Эхо своей болтовней отвлекала внимание Юноны от любовных проказ Юпитера и была наказана ею. Эхо лишилась дара речи и сохранила только способность повторять последние из обращенных к ней слов. Позже, отвергнутая Нарциссом, она, тоскуя, бродила по уединенным местам. После смерти обратилась в скалу, откликающуюся на человеческий голос.