Лихой гимназист

— Ну, господа, приступим, — произнёс учитель.

Урок начался.

Эх, кто бы мог подумать, что на четвёртом десятке я вернусь на школьную скамью? Если бы мне предложили выбор, я бы предпочёл заселился в тело более взрослого человека. Но что есть, то есть. Значит, придётся ждать, пока вырасту.

То, чем мне сейчас приходилось заниматься, я считал делом бессмысленным. Необходимый минимум знаний я и так имел, а зубрить латынь или закон божий казалось пустой тратой времени.

Впрочем, обучали в этой гимназии и полезным вещам, например, магическим практикам и фехтованию. Если придётся участвовать в дуэлях, последнее лишним не будет. А если вызовут драться на пистолетах, так тоже не беда. В прошлой жизни стрельбище было моим вторым домом.

Скрипнула дверь, и в класс вошёл молодой человек в зелёном мундире преподавательского состава. Мягко, практически бесшумно ступая по паркету, он проследовал в конец комнаты и уселся за свободной партой.

Когда урок закончился, парень подошёл ко мне и справился о моём здоровье. Он сделал объявление о том, во сколько сегодня состоится обед и, вернувшись за заднюю парту, открыл тетрадь, достал маленькую серебряную чернильницу и перьевую ручку, и принялся что-то записывать. Ребята же вышли в коридор, в классе почти никого не осталось.

Вспомнилась строчка из дневника Алексея: «Наш классный надзиратель, Андрей Прокофьевич — весьма молод. Он вежлив и учтив, никогда не повышает голос, даже когда отчитывает за нерадивое поведение. Однако многие полагают, будто он сообщается с полицией, и мы не обсуждаем при нём не только вещи, касающиеся политики и внутреннего распорядка, но и вопросы личного характера. Тут за нами следят гораздо тщательнее, чем в пятнадцатой гимназии».

После третьего урока была очень долгая перемена на два часа. Одного парня надзиратель оставил в классе за то, что тот вчера что-то там не выучил. Я тоже остался. Мне надо было восстанавливать в памяти всё, что Алексей прошёл в школе за последние пять лет.

Во время этой перемены был обед.

Столовая находилась на первом этаже. В большом шумном помещении стояли несколько длинных столов и скамеек, которые заняла ребятня разных возрастов в одинаковых тёмно-синих кителях. Народу было много, разговоры и звон ложек сливались в один гул. Наш класс уселся на свободные места. Повал раздавал щи с кусочком мяса, чёрный хлеб и чай. Гимназическая жизнь приводила меня во всё большее уныние.

Я сидел между Сергеем Галатовым и лопоухим парнем. Звали его Михаил. Его Алексей тоже упоминал в дневнике несколько раз.

— Ну а у вас тут какие новости? — спросил я у Сергея. — Что-нибудь интересное произошло в моё отсутствие?

— А у нас всё по-старому, — ответил приятель. — Только вот оказия одна случилась на прошлой неделе. Не слышал ещё? Четвёртый «Е» сговорился и не пошёл на утреннее богослужение.

— И что им было?

— Розгами угостили, естественно, — ответил вместо Сергея Михаил. — Дворян без обеда оставили, а податных пороли. А ещё Васю Климова отчислили, не заметил поди? В марте ещё.

— Его-то за что?

— За то, что он — из разночинцев.

— Разве за это исключают?

— Конечно! И не его одного. Человек десять за этот год исключили. Француз особенно старается. Один косой взгляд у него на уроке — и всё, пинка тебе под зад.

— Есть такая беда, — добавил Сергей. — Детей разночинцев сам директор дал указание гнать по любому поводу.

— Только поводы надуманные, — вставил Михаил, огляделся и добавил сквозь зубы. — Всё из-за глупого указа.

— Какого указа? — уточнил я.

— Из-за которого нас сюда запихнули. Вот директор и лютует. Не нравится ему, что разночинцы места занимают. Ему дворян надо пристраивать, а тут мест нет, шарашка-то переполнена. На нас хоть и смотрят, как на убогих, но учат, а если кто низкого происхождения, так его за каждый чих сгнобить стараются.

— А обжаловать никак?

— Держи рот шире. К кому ты пойдёшь обжаловать? К папеньке с маменькой? А кто их слушать будет? Слово директора — закон. И ведь если б в другую гимназию переводили или заново поступать позволяли, так нет же! Если исключат за нарушение — отправят в солдаты с турками воевать. Такая вот околесица.

— Зачем в солдаты?

— Порядок такой. Али впервой слышишь?

— Не впервой. Просто странно это.

— Пётр первый ещё указ издал, да всё никак не отменят. Хотя, по сути — глупость. Только жизнь людям портят.

Такой вариант мне не нравился. Сидеть за партой — куда ни шло. Но в солдаты — нет уж, спасибо! Тем более что Российская Империя уже второй года воевала с Османской и Персидской Империями, а подохнуть или покалечиться на войне в шестнадцать лет в мои планы не входило. Попасть под отчисление нельзя было ни в коем случае.

После обеда был предмет «искусство владения чарами», и это оказалось не совсем то, что я ожидал. Мы просто зубрили язык стихии — тот, на котором произносились заклинания. Теперь я понял, что за упрощённая программа такая. Новеньких, по сути, ничему толком не учили. Впрочем, под конец преподаватель объявил, что через неделю состоится практическое занятие, и это обнадёжило.

После уроков была молитва, а потом ученики стали расходиться. Сергей Галатов жил с родителями и поэтому он уехал, а Михаил обитал в общежитии. Мы отправились туда вместе, разговаривая по пути.

— Тебя куда определили? — спросил он.

— А вон в тот крайний «номер», — ответил я, указав на конец коридора.

— Эх, повезло, здесь получше комнаты.

Хотелось спросить, если эти комнаты — «получше», то как же выглядят те, что похуже? Но я не стал. Спросил другое.

— Слушай, запамятовал я немного. А ты тоже неместный?

— Отчего же? Родители в Петербурге живут, возле потёмкинского дворца.

— А почему тебя отправили в общежитие?

— Батюшка пожелал, чтобы меня дисциплине учили. Он меня хотел в кадеты отдать, да матушка воспротивилась.

— А мне тут не нравится, — сказал я. — Хочу своим углом обзавестись. Только заработать надо как-то.

— А как заработаешь? От учёбы не продохнуть. Разве что сочинения младшим за деньги писать. Но много ли так заработаешь?

— То есть, совсем никаких возможностей?

— Только у батюшки просить, чтобы квартиру снял. Или у родни в долг брать, если дадут, конечно.

Идея показалась заманчивой, но есть ли у меня богатая родня? Двоюродному дяде я и так книгу должен — он отпадает сразу. А про остальных я почти ничего не знал. Алексей писал, что как-то раз с отцом гостил у другого своего дяди — маминого брата, но тот был полицмейстером, а с полицией я предпочитал не связываться без особой надобности.

Мы остановились на лестничной площадке возле окна, ведущего во двор. Двор со всех сторон был окружён грязными жёлтыми стенами, вдоль одной из них располагались кирпичные пристройки, напоминающие сараи, а в центре висел колокол. Только решёток на окнах не хватало для полноты картины.

— Невесёло тут, — заметил я. — Как в казарме.

— А у вас комнаты отдельные? — спросил Михаил.

— Формально — да, но все проходные. В моей восемь коек.

— По-царски живёте.

— А то! — усмехнулся я. — Ладно уж, последний год осталось дотерпеть. В институте легче будет.

— Смотря в какое общежитие заселят. Бывает такой клоповник — притон для бродяг и тот лучше. У меня брат в Императорском учится. У них в общежитии вот такие крысы бегают, — Михаил показал величину крысы, которая получалась размером с кошку. — Бывает, кусают ночью. А два года назад холера была.

От недовольного тона и угрюмой физиономии Михаила веяло безнадёгой. Но если всё, что он говорил — правда, получалось как-то грустно. Да у нас гастарбайтеры лучше живут, чем тут дворянские дети.

— А всё чиновники виноваты, — продолжал Михаил. — Кто все деньги разворовывает? Будь у нас, как в цивилизованных странах, не было б такого бардака. Во Франции уже пятьдесят лет, как телесные наказания в школах отменили, а у нас — только в конце прошлого века сподобились, да и то только для дворян.