Страница 7 из 32
К столику подбегает Бармен с подносом – на нем чашка кофе, рюмка абсента, три бокала и бутыль с вином.
Фулканелли: (Бармену) Налей полные бокалы, голубчик. (Пауза. Бармен откупоривает бутылку и наливает вино в бокалы). А теперь ступай. (Хейтину и Деррида) Поднимем бокалы и медленно, очень-очень медленно,… ощущая как прохладная жидкость тонкой струйкой… наполняет внутренности… и растворяет их в кромешной тишине… наблюдаем… просто наблюдаем… как исчезает весь видимый мир… лишь мой голос в звенящей тишине… но и он смолкает…
(Долгая пауза. Бармен также застыл за стойкой. По прошествии нескольких минут, вдруг проснувшись, начинает шевелиться Пьяный матрос)
Пьяный матрос: (Еще не полностью проснувшись – Бармену) Кто ты?
Бармен: Я…
Фулканелли: (Громко, обращаясь ко всем присутствующим) Достаточно! Не нужно других объяснений. Просто – Я. (Хейтину и Деррида) Друзья мои, что было, покуда не прозвучало слово «я»?
Хейтин: (Попытка невнятного жестикулирования) А… (Нечленораздельная речь)
Деррида: (В оцепенении) Э… (Нечленораздельная речь)
Фулканелли: В эти несколько вечных мгновений не было абсолютно ничего. Ничего, что можно было бы как-то назвать…
(Конец ДЕЙСТВИЯ 2.1.)
– Стало быть, все остались живы, и ты никого не убил? – осведомилась мадам с громадной брошью, дождавшись завершения невероятной истории.
– Увы, Наина Карловна, в тот раз – никого, – отвечал загадочный оратор.
– В тот раз?, – округлила глаза женщина.
Ее перебил Актёр Актёрыч:
– Душа моя, сколько я понял, ты тогда ни сном ни духом, что опростал бутылочку «Бордо» с последним из великих алхимиков?
– Конечно. О том, что нам с Жаком явился Фулканелли собственной персоной, я догадался лишь спустя полтора десятка лет. А узнал ли Деррида, кто попытался роковым образом изменить его судьбу, сие неведомо. Мы с ним никогда больше про тот вечер не судачили. Что до Фулканелли, то он не позволял себе роскоши делать что-то, не убивая несколько зайцев к ряду. К тому же, практически любое его появление среди людей имело множество явных и скрытых судьбоносных последствий, большинство из которых либо вообще не доходило до сознания, либо осознавалось годы спустя. Такие люди крайне редки. Но с Деррида всё оказалось не так просто, ибо те тонко рассчитанные диверсии, которые были проведены среди ученых и деятелей культуры, начиная с шестидесятых, даже Фулканелли был не в силах предвидеть.
– Ух ты, – всполошился хвостатый парень, – а можно подробнее об этих диверсиях?
– Это отдельная и очень большая тема, которую мы обсудим после. Сейчас не об этом.
– Сколько же лет было Фулканелли на момент вашей встречи? – не унимался Актёрыч.
– Сто четырнадцать. В своих воспоминаниях его единственный достоверный ученик Эжен Канселье пишет, что он последний раз встречал Учителя в марте 1953-го в окрестностях Севильи. Стало быть, мы с Жаком столкнулись с автором «Философских обителей» пятью месяцами позже. В ту пору меня живейшим образом притягивали две темы. Первая была связана непосредственно с магистерской диссертацией, над которой я работал у Дюмезиля, – она являлась продолжением его фундаментального труда по образу трикстера в европейской традиции. Вторая тема касалась того же трикстерства, но уже не с мифологиской стороны, а с позиций радикального выхода за пределы всего человеческого. То, что так жадно и неистово искал и проповедовал Батай, но применительно к театру и мистериальным действам. А это уже дело всей жизни одного из его наследников – Пьера Клоссовски, в кружке у которого я в ту пору подвизался.
Воцарилось молчание.
– Да ты, драгоценнейший мой, сам являешь собой образ заправского трикстера. Случись Дюмезилю писать свою книгу в наше время, пожалуй, более сочного экземпляра сыскать ему было бы невозможно! – вновь проявился неугомонный баритон.
– Жорж, а что же касаемо слова, которое было в начале? – вмешался молодой человек в разноцветной обуви, – верно ли я понял из этой истории, что слово сие – отнюдь не Бог, как сказано у Иоанна, а «Я»?
– А вот здесь, мой юный друг, ты передернул! – интонация Жоржа резко поменялась. Если ранее его повествование текло в уши аки мёд, то обращение к хвостатому малому походило на короткий и резкий удар в поддых. И это оказалось не просто метафорой: молодой человек вдруг стал хватать ртом воздух, скрючился, медленно сполз со стула на пол, где полулежа в нелепой позе, долго еще откашливался и отплевывался. Никто из присутствующих, однако, не уделил произошедшему с ним ни малейшего внимания. Видимо, в этой шайке подобные воспитательные меры были в порядке вещей.
Магистр, тем временем, продолжал, и речи его струились вновь мягко и даже обволакивающе:
– Всё намного сложнее. Существовал ли ты как ты, пока не было этого слова «я» или Юрис? – старик кивнул в сторону корчащегося на полу молодого человека, нарочито игнорируя его плачевное состояние. Кстати, из этой фразы наш Фёдор Михалыч узнал имя дерзкого умника. Тот, в свою очередь, прохрипел что-то невнятное, нелепо взмахнув рукой. Маэстро, как показалось Феде, сел на своего конька, оживившись пуще прежнего, – Нет, конечно, в восприятии существует только то, что названо. И до некого таинственного момента, в который слово «я», Юрис и какие-то еще слова, к тебе относящиеся, склеились с ощущениями тела, а главное, с тем образом, который ты увидел в зеркале, – никакого тебя, в смысле, того, кто переживает я как именно «я», пардон за тавтологию, в принципе не было. Для твоих родителей и других взрослых людей ты существовал с момента рождения, а для мамы с той поры, как она узнала, что беременна тобой, однако же, изнутри все обстояло иначе. Да и самый термин «изнутри» в этом случае не совсем корректен, поэтому я, кончено, существенно упрощаю. Скажем так – существовал не поименованный расплывчатый хаос восприятия, который не был заполнен чем-то различаемым.
– Ну ты, брат, завернул! – продекламировал Актёрыч, – тебе бы плавильщиком работать – мозги словами плавить, хе-х.
– Альгис, наши мозги уже давно в его алхимическом Атаноре, в состоянии полного разложения и брожения, – вклинилась Наина Карловна, – я ими и не пытаюсь чего-то понять.
– А вот и зря, кума! – продолжал юродствовать Альгис…
– Кума без ума, – прохрипел задира, явивший повод для бурных обсуждений, откашливаясь и кряхтя взобравшись обратно на стул, – Понимание-то работает, только в другом режиме. До меня так все, что ты, Жорж сказал, стало более чем убедительно и ясно. Не было меня как того, кто таковым себя переживает, пока это слово действительно не склеилось со всеми видимыми и невидимыми потрохами.
– Воображаемыми!, – подхватила седовласая кума, – Когда у меня, например, болит желудок, то самое слово «желудок» я подразумеваю лишь в воображении. Я конечно, не раз листала анатомические атласы, но свой-то живот, хвала богам, вспарывать не приходилось.
Продолжая пребывать в гипнотическом ступоре с одеревеневшей рукой, вот уж почти битый час удерживающей помимо воли на весу стакан с недопитым вином, Фёдор, тем не менее, очень ясно воспринимал происходящее. К нему, до сей минуты являвшимся лишь безмолвным, практически не мыслящим созерцателем, даже постепенно возвратилась способность думать. Однако возможности управлять телом он, казалось, был начисто лишен. И вот какая мысль принялась отчаянно вращаться в его головушке: «Весь этот невероятный спектакль, похоже, проигрывается, нарочно для меня. Зачем, право? Что я за птица такая, чтобы так хлопотать? Или все это сон? Как во сне, бывает, пытаешься бежать, но стоишь как вкопанный на месте. Так и со мной». Мысль эта плясала по кругу, никак не развиваясь. И это было хорошо, ибо если бы она развернулась во всю ивановскую, как это обычно было свойственно для нашего героя, то непременно привела бы его к ощущению того, что вообще весь подлунный мир вокруг него одного и крутится. Видимо, что-то внутри его, убедившись на примере Юриса, что в этой компании за любую эгоцентрическую позицию достаточно жестко наказывают, заворачивало мысль в замкнутый круг…