Страница 2 из 30
– Допустим. Это имеет отношение к моему вопросу о том, что ты делаешь около машины?
– Я поддерживаю разговор. Тачка у тебя что надо.
Разговор он поддерживает, посмотрите-ка на него. О чем с тобой разговаривать, мальчик-папуас? Илья открыл машину и положил папку. Татуированный и не думал уходить. Наглый.
– Слушай, а у тебя радио там есть, да?
Дальнейший разговор представлялся Илье Королёву совершенно бессмысленным, поэтому он открыл водительскую дверь, аккуратно поддернул брюки и сел в свою машину. А там внутри, в салоне, уже обнаружился сидящий на переднем пассажирском сиденье нахальный татуированный тип. Прямо на его нотной папке!
Да когда же он успел?!
– Офигеть, как классно! Давай радио включай быстрей!
От такой наглости Илья даже растерялся поначалу. Чтобы прийти немного в себя, завел машину. Тип в это время по-хозяйски устраивал рюкзак в ногах, продолжая вещать:
– Я же совсем забыл, у сеструхи сейчас эфир, и она утром сказала, что сдаст меня с потрохами.
Только подробностей семейной жизни наглого татуированного Илье не хватало.
– Выйди из моей машины.
Сказано это было тем самым тоном, которым очень удобно держать людей на расстоянии. Который всегда действовал безотказно. Но не в этот раз.
– Да ладно тебе! – расхохотался незваный пассажир. Выудил из-под себя папку и сунул ее в карман двери. – Я ж не кусаюсь, говорю, сестра по радио сейчас всем рассказывает про ужасы своего детства. Где тут у тебя что включается?
И он принялся все так же по-хозяйски крутить и нажимать кнопки на блоке управления аудиосистемы машины. Илья смотрел на творящееся безобразие и никак не мог понять, почему он это не прекратил до сих пор. Слов парень, похоже, не понимал. Ну не драться же с ним. Тем более что драчун из Ильи Королёва так себе, мягко говоря. «Илюша, дураков махать кулаками много, а такие кисти, как у тебя, – великое творение природы», – вдалбливал ему Виктор Рудольфович. «Словом можно ударить гораздо больнее» – это уже мудрость от отца. И обычно отцова формула в самом деле работала. Но не с этим типом.
– Не то… так… – продолжал тот терзать блок управления. – Не то… О! Вот нужная частота, – вывернул регулятор громкости и обернулся к Илье. Рассмеялся. – Ну и взгляд у тебя… «дракон в гневе» называется. Расслабься!
Ему еще и советы раздают. Подарок, а не пассажир. Тут Илья вдруг как-то совершенно некстати подумал о том, что в этом кресле – пассажирском – никто никогда не ездил. Единственное исключение – отец. Илья экстерном окончил школу и обучение в консерватории завершил тоже гораздо раньше, чем обычные студенты. Но что касается прав – закон един для всех. Илья ждал своих восемнадцати, чтобы получить автомобильные права, он мечтал о машине. Как не мечтал ни о чем другом в своей жизни, наверное, – если говорить о материальных благах. Но даже наличие прав не давало Илье гарантии, что машину он получит. Лишь после того, как Королёв-старший лично проверил водительские навыки Королёва-младшего, права были признаны действительными, а Илья получил ключи от «мерседеса».
Кроме отца и самого Ильи, в этой машине никто не ездил. Мама… так почему-то сложилось, что ни разу не сидела в этом кресле. Там могли бы иногда сидеть друзья. Но друзей у Ильи Королёва не было.
А теперь в его машине сидит какой-то тип и…
В размышления Ильи вторгся голос, который сменил звучавшую до этого на радиоволне музыку.
– И вот, посмотрев новогодний ледовый балет «Щелкунчик», мой младший брат был настолько впечатлен спецэффектами, что решил устроить домашнее шоу с не меньшим размахом. Он взял фосфорную челюсть, была у нас такая игрушка, и прикрепил ее на двухсторонний скотч к панцирю черепахи. Можете себе представить это зрелище – идущая в темной комнате черепаха со светящейся челюстью на панцире?
Что-то щелкнуло в голове на эти слова: Новый год, «Щелкунчик», черепаха. Но неугомонный и незваный пассажир не дал сосредоточиться.
– Точно! – расхохотался низким, хриплым, никак не подходящим его тощей фигуре смехом. – Было такое! Ой, как же Танька визжала от страха, задумка имела успех. Я уж и забыл про это.
Илья теперь очень внимательно изучал человека рядом. Беспристрастно. Особое внимание привлекали почему-то коротко выбритые виски.
– У тебя жила черепаха?
– Ага, – парень улыбнулся – широкой, обаятельной и совсем не нахальной улыбкой. – Хотя я тогда мечтал о крысе. Слушай, а давай махнем на Воробьевы горы, а? С ветерком!
Крыса… Крыса? Крыса!
Картинка – воспоминание из детства – вспыхнула мгновенно. Потому что об этом эпизоде Илья за прошедшие четырнадцать лет вспоминал часто. Очень часто. Слишком часто.
Новогоднее ледовое шоу на бессмертную музыку Петра Ильича, мальчик в очереди за сладкой ватой, разговор о черепахе и крысе и… она.
Получается, это тот же мальчик. Ваня. И…
И дальше думать не получалось, потому что все перекрывало одно. Бант нашелся!
Иван с любопытством смотрел на Илью, словно чего-то ожидая. А, точно, он же спросил о чем-то. Воробьевы горы? Вот так, вдруг?
И внезапно захотелось махнуть на Воробьевы горы. Именно так – вдруг. И с ветерком, показав своему, как оказалось, давнему знакомому, на что способен спортивный немецкий мотор. И по дороге аккуратно расспросить про сестру. И…
И он ответил:
– Не могу. У меня собака.
– А что собака? – Иван пожал плечами. – Ты же домой вернешься, мы только туда и обратно.
– А потом было гадание. Сейчас я, конечно, понимаю, что все сделала мама, продумала каждое предсказание, но в детстве подобные вещи кажутся волшебными. В детстве всегда веришь в сказки, – вторгся в их разговор женский голос.
Голос, принадлежавший девочке – выросшей девочке, – которую он не забывал четырнадцать лет.
– У твоей сестры очень красивый голос, теплый, как цвет капучино.
– У моей-то? – хохотнул Иван. – Это точно. А иногда такой эспрессо бывает, двойной! В основном когда что-то у нее возьму. На время, конечно. Ну что, туда и обратно?
Как хорошо, наверное, быть таким свободным в своих желаниях. Захотел – и махнул на Воробьевы горы. Захотел – набил полную руку каких-то замысловатых узоров. Захотел – и проколол бровь. Стоит только захотеть.
– Моя собака уже очень стара, в переводе на человеческий ей, наверное, девяносто пять лет, а может, и больше. – Зато ты умеешь быть спокойным. Всегда. Во всем. Выдержанным и спокойным. Потому что почти все эмоции – им. Черным и белым. – Она мой друг. И она очень скучает, когда остается одна. Я обещал утром, что вернусь пораньше и мы погуляем.
По радио что-то заголосили про страдания влюбленных. Неожиданный собеседник Ильи Королёва молча смотрел перед собой. А потом тряхнул головой, словно сбрасывая наваждение, поправил упавшие на нос очки и длинную челку.
– Собака – это, конечно, аргумент, – проговорил негромко. – Не… собака – это серьезно. Я все понимаю.
Они еще какое-то время посидели молча. Радио проникновенно выло про разлуку.
– В принципе, меня и метро как транспорт устраивает, – наконец нарушил молчание Иван. Открыл дверь, вынул свое долговязое тело из машины. – А ты давай не задерживайся, раз обещал. Ну, бывай.
Он вскинул руку в прощальном жесте. Илья не без труда подавил странное желание: зачем-то окликнуть, остановить. Вместо этого лишь кивнул безразлично.
Парень в драных джинсах и в майке без рукавов быстро пошел в сторону Тверской. Зеленый спортивный «мерседес» плавно тронулся с места.
Столица традиционно стояла в пробках. Илью это не слишком беспокоило. Всегда есть чем заняться, если нотная папка под рукой. Но сегодня ноты остались непотревоженными.
Илья смотрел в лобовое стекло, но перед глазами была не дорога и не машины. А тот новогодний поход на ледовое шоу, мальчик Ваня с затейливо выбритыми висками и девочка с синим в белый горох бантом.
По какому капризу памяти он не забыл об этом эпизоде? Но помнилось четко, будто было вчера. Ему шесть, канун Нового года, детская елка, ледовый спектакль «Щелкунчик», очередь за сладкой ватой и мальчишка, который пристроился рядом. А потом рядом оказалась девочка – его сестра. Дыхание тогда замерло при виде яркого синего в белый горох банта и больших темных глаз с такими ресницами, что, казалось, на лице не глаза – звезды. Илья отчетливо помнил еще, как потом, уже после шоу, на прогулке по ТЦ важно сообщил отцу и матери, что встретил любовь всей своей жизни. К чести родителей, они не посмеялись. Хотя могли бы – ведь это была чистой воды детская блажь. Девочка, которую видел от силы пять минут. Сам от горшка два вершка – а туда же, любовь! Но он долго ее помнил и даже посвятил детской влюбленности пару пьес. Потом вырос. С возрастом эти воспоминания потускнели. Но, как оказалось, не стерлись.