Это был я, Арти!

В клубе тоже стало интереснее. Появились новые занятия, мы все чаще стали встречаться с Бураном. Мы любили поболтать в перерывах между тренировками. Однажды я рассказал ему про одну странную собаку.

Мы с Хозяином как-то шли по улице и повстречали человека, который держал столб. Человек был неприятным и грязным, даже с точки зрения животного. Шнурки его ботинок (а ботинки – это первое, что видит любая собака) развязались. Развязались давно и успели собрать на себя пыль всех ленинградских улиц. Эта же пыль въелась в отвисшие коленки старых бесформенных штанов. Одетая навыпуск рубаха пестрела непонятного цвета пятнами, которые источали запах уже когда-то съеденных и не до конца переваренных продуктов. Какая-то неведомая сила помешала им закончить свой естественный путь по человеческому организму и выпихнула их обратно. Возможно этой неведомой силой был алкоголь. По крайней мере, именно его запах был самым сильным, резким и отталкивающим. Его было много, он был густым и мощным. Он мешал дышать и не давал подойти к этому человеку слишком близко.

Хозяин остановился чуть поодаль, поморщился и с укоризной произнес что-то вроде: «Разве можно допиваться до такого состояния! А ещё с собакой! Бедный пёс!». Тот человек действительно был с собакой. Только это был не пёс, собака была девочкой. Она сидела у ног своего хозяина, держала в зубах поводок от ошейника и терпеливо ждала, когда пьяница окончит свою тяжелую и важную миссию по удержанию столба и продолжит путь домой. Путь этот, наверняка, затянулся, собака выглядела голодной и измождённой.

– Почему ты его ждёшь? – спросил я её.

– Это мой хозяин, – ответила она. – Разве я могу его не ждать?

– Но он же плохой! Он о тебе не заботится, он тебя не кормит, он даже выглядит не совсем как человек!

– Он мой хозяин! – гордо промолвила она и отвернулась, давая понять, что разговор закончен.

Рассказывая о ней Бурану, я назвал её глупой. Но Буран очень серьёзно сказал, что она совсем не глупая.

– Совсем не глупая, – повторил он. А потом помолчал и добавил, – У каждой собаки должен быть хозяин.

– Конечно, – поддержал я. – У каждой собаки должен быть хозяин, который её кормит, воспитывает, который с ней играет, гуляет, в чьём доме она живёт. Но тот человек, наверняка, ничего из этого не делал, редко кормил и, мне кажется, часто заставлял ночевать на улице под открытым небом. Зачем нужен такой хозяин?

– Нужен хотя бы такой. Ты ещё совсем юн, Арти. Ты думаешь, что хозяин необходим только для того, чтобы кормить, поить, играть и давать кров? Если так, то большинству псов хозяева были бы не нужны. Еду можно научиться находить где угодно, без ласк и почёсываний за ушами тоже можно обойтись. Да и крыша над головой собаке вовсе не обязательна. Многие из нас, даже имеющих хозяев, живут на улице, во дворе. Дело совсем не в этом.

– А в чём же тогда? – удивился я.

– Любой собаке нужен хозяин, чтобы не умереть навсегда, – торжественно произнёс Буран.

– Не умереть навсегда? Что ты имеешь в виду?

– Послушай, Арти. Все в этом мире умирают. И птицы, и рыбы, и звери. И мы, собаки, тоже умираем. Мы все перестаём быть. Навсегда. И лишь человек не умирает насовсем. Его жизнь продолжается и после смерти.

– Как продолжается? Почему?

– Потому что Тот, кто создал нас всех, Тот, который даёт жизнь всему, что живёт, вложил в человека частичку себя и поделился с ним своим бессмертием.

– Бессмертием? Все люди бессмертны?

– Должны были быть все. Но некоторые из них сами отказываются от своего бессмертия, отвернувшись от Того, кто даёт жизнь, – Буран поднял взгляд к небу. – Не спрашивай меня, почему. Я не знаю. Наверное, им проще так жить, думая, что Его, – говоря «Его», Буран снова поднял глаза, – нет. А может, и просто из глупости.

– И что, это бессмертие есть только у человека?

– Да, только у него, – подтвердил Буран.

– Но почему?

– Не знаю. Так решил Тот, кто даёт жизнь. Он сделал человека главным. И весь мир этот создал для него. И всех животных тоже для него, чтобы служили человеку. И собак тоже. Просто и люди, и животные об этом почему-то забыли. Но мой отец рассказывал мне об этом. Если собака будет преданно и верно служить своему хозяину, говорил он мне, если будет искренне любить его, то заслужит ответную любовь, и у неё появится шанс на продолжение жизни – там, рядом с хозяином, в месте, где уже нет смерти. Там, – Буран в третий раз посмотрел на пробегающие по небу облака, – они встретятся – собака и её хозяин… Конечно, если у неё был хозяин.

– А если хозяина нет?

– Тогда и надежды нет. Ты заметил, что собаки, у которых нет хозяев, обычно злые? Они злятся на весь мир за то, что потеряли надежду, за то, что должны будут умереть. Они обречены, и оттого очень несчастны. Очень злы и очень несчастны. Они становятся как волки. Когда-то очень давно волки тоже служили человеку. Но человек сделал большую глупость – он ослушался Того, кто даёт жизнь. Всему миру стало от этого плохо. И сам человек, и все остальные стали умирать. Многие животные озлобились за это на людей, перестали им повиноваться и ушли в леса. И волки ушли. Но не все. Некоторые остались верны людям. Они то и стали собаками. Волки, которые ушли, получили свободу. Но они потеряли надежду на будущую жизнь. И любви они совсем не знают. Оттого так яростно возненавидели и людей, и нас, собак, у которых эта надежда есть.

– А если… А если у собаки есть хозяин, но она ему непослушна? Если не повинуется ему, если капризна и своенравна?

– Зачем тогда она ему? Она и здесь то успела изрядно надоесть, а уж Там… Нет, она просто умрёт. Спасение собаки – в верности, преданности и послушании.

– Хорошо, – не унимался я, – а если собака предана своему хозяину, если верно ему служит, а хозяин отвернулся от Того, кто даёт жизнь? Что тогда? Тогда собака всё равно обречена?

– Кто знает? – печально ответил Буран. – К несчастью, не все люди понимают, что ответственны не только за себя. Но говорят, что Тот, кто даёт жизнь, настолько любит людей, что желает спасения каждому из них. Даже самому плохому. Поэтому у верной собаки всегда остаётся шанс, и шанс этот – в человеке, и только в нём. Без человека этого шанса нет. Та собака, которую ты видел, которая ждала своего пьяного хозяина у столба… В нём была её будущая жизнь. Всё, что она могла – просто быть верной и надеяться. Поэтому нет, она не была глупой. Несчастной – да, но не глупой.

Буран искренне верил в то, что рассказал ему отец. А я верил Бурану. И сейчас верю. Верю, что сам Буран тоже не умер насовсем, что он непременно встретился со своим хозяином Там, в месте, где нет смерти, Там, куда они оба ушли. И та собака тоже. И все, кто не переплыл Ладогу. И все остальные, кто не пережил…

А ещё мне очень хочется верить, что и я тоже когда-нибудь встречусь с Хозяином, с Мамой и с Мишкой, и что мы снова будем вместе. И Марию Федоровну тоже хотел бы снова увидеть. Она не была частью нашей семьи, но она была хорошей.

Она жила в нашей большой квартире. Не с нами, в своей отдельной комнате. Но она всегда была рада и мне, и Мишке. Только она одна называла меня Артаньяном. Это было очень непривычно, но мне нравилось. Увидев меня в общем коридоре она неизменно улыбалась и ласково произносила: «Bonjour, monsieur Artagnan! Comment ca va?». Никто больше так не говорил. Наверное, это был какой-то другой язык – ласкающий и журчащий. Она пускала меня в свою комнату и угощала конфетами. В знак благодарности я обычно вставал на задние лапы и поворачивался на них кругом. Это очень веселило и радовало Марию Фёдоровну.

Нет, я не любил конфеты. На мой вкус мясо гораздо лучше. Но их любил Мишка. Я относил конфеты ему. Он радовался, тоже чесал меня за ухом, с видимым удовольствием разворачивал сладость и засовывал ее себе в рот. Обычно всю конфету разом, целиком. Щека у него от этого топорщилась, он довольно жмурился, причмокивал и улыбался во весь свой измазанный шоколадом рот. А обёртку он отдавал мне. Я любил обёртки. Они так здорово шелестели на зубах, когда жуёшь. Я любил жевать конфетные обёртки, пока они хрустели. Потом, когда они размокали, я держал их лапами и рвал зубами на мелкие-мелкие кусочки. Это так весело – превращать фантик в целую кучу маленьких бумажек. Только Мама потом ругалась. Я делал вид, что мне стыдно и что я извиняюсь. Но на самом деле я-то видел, что это просто слова. Так, для строгости. По-настоящему она никогда не злилась.