Страница 10 из 12
Теперь «храбрый» сторож ослабил хватку.
– Что ты, гнида, здесь делаешь?– поднимая, за шкирку, с пола доходяжного мужика, лет сорока, как можно строже спросил он. Лицом к нему стоял плохо одетый косматый тип, довольно высокий, вровень с ним.
Дверь запасного была приоткрыта – значит он проник через нее. Подталкивая, перед собой, неудачливого взломщика Евгений двинулся в кабинет заведующей – позвонить по «02», но сначала решил запереть незваного гостя в своей комнатке. Этот тип покорно позволил закрыть себя.
Но единственный телефон, почему-то, не работал, хотя еще вечером по нему звонил бабушке. «Как быть? Идти до таксофона? Далековато. Если отпустить – слишком гуманно. Оставлю его до прихода поваров и, показав «добычу», пинком, под зад, на улицу»,– спускаясь со второго этажа, кумекал Борисов.
Открывая дверь к себе, где недолго томится пленник, в руке продолжал держать свою железку – мало ли что. Щелкнул переключателем. От яркого света тот зажмурился и прикрылся ладонью.
Теперь его можно рассмотреть подробней. Заросшее щетиной лицо с неустойчивой мимикой, серо-голубые глаза, глубокий шрам через всю левую щеку и продолжающая смердить ушанка.
Кого-то, так неуловимо, ему он напоминает.
– Ты кто?– присев на стул, начал допрос человека, годившемуся ему, не менее чем, в отцы.
Тот молчалив, только по-лакейски сдернул головной убор
– Еще раз спрашиваю – откуда и куда? Что тебе здесь надо?– повышен голос и для убедительности потряхивается железный прут.
Покосившись на орудие своего задержания, чуть слышно:
– Назвали Женей, бомжую в этом районе, а сюда меня «голос» позвал.
– Ну и дела. Сумасшедший, ко всему прочему, еще и тезка, – придурковато-блаженных Жека побаивался, пусть, пока, и не встречался с такими воочию.
– Какой на х… «голос»?
– Думаю нашего Создателя.
– Бредить Евгений «Батькович» в милиции будешь, понял! – Евгений весь на восклицаниях.
Маргинал незряче посмотрел на вопрошаемого и, вдруг, широко улыбнулся, обнажив неровный ряд испорченных зубов:
– Точно Вам говорю – Его голос,– произносится с до боли знакомой интонацией.
Борисов спохватывается и смущен, уже повежливей:
– Случайно, не сильно ударил по спине?
Объявившийся одноименный смотрит в потолок, закатив глаза и нараспев:
– Уже три дня как Он приказывает мне зайти сюда ночью, открыть незакрытое и увидеть свое будущее. Я побоялся ослушаться. Поверьте, мне страшно,– он был похож на молящегося.
Жеку передернуло. Повеяло дешевой театральной постановкой:
– Что мне здесь кино рассказывать! Я сам проверял все двери. Просто обосрались, когда поняли – сдам ментам. Так?
Нет, не потому. Мне страшно за Вас, уважаемый. Только и всего. Отпустите меня, не делайте хуже,– совсем без угрозы.
Спокойный голос ночного собеседника гипнотически действует на Евгения. Словно в сомнамбулическом сне он провожает того, до выхода – тот неожиданно заперт. Оставив «косматого», Борисов обратно – за связкой ключей. Когда же вернулся – там никого не было, а дверь продолжала оставаться закрытой. Открыл ее – снег на крыльце девственно чист. Почему-то не удивился такому, но обошел весь первый этаж – все под замком, а на часах четыре утра.
Буквально на следующий день Женька написал про этот случай в письме Римме, где, слегка, представил себя героем.
Но, вскоре, история, совсем, забылась.
От главного героя:
«Мистика, как и чудо – продукт некой хаотичной логики, которая обязательно присутствует в человеческом сознании».
Колокол малиновым пульсом бил в неизбывность,
Отдаляясь в миноре, созвучье ища,
А в звуках его ощущалась та бренность,
Где «остывает» время, и желтым воском плавится свеча.
Во мраке старой деревенской церкви
Чуть проступают тонкие лики святых,
Подсвечены живым огнем – они не меркли,
И Бога любовь – из истин простых.
Набат сливается со звонкой тишиной,
На тонкой грани грехов и испытаний,
А за спиною блеклой мишурой,
Животный страх как пряно-горькое отчаянье.
________________________//______________________________
Жизнь на городской свалке суетлива – огромными «утюгами» движется пара рычащих грейдеров, снуют мусоровозы, над гигантских размеров скошенной пирамиды утиля, парят крикливые армады ворон и чаек. Редкими вкраплениями костры бомжей. Небо серым.
К одной такой компании подходят Евгений и Светлана. Сидя на ящиках греются четверо: баба и трое мужиков. Живут своей коммуной. У всех лица цвета асфальта – люди без возраста.
Здороваются без рукопожатий, присаживаются рядом. Жарко горит плотный картон, кружат черные хлопья.
– Как жизнь блядская? – подмигнув Никоновой, спрашивает один из них – пузатый бородач Сашка (он здесь старший, в прошлом – юрист, но до сих пор, любитель изящной словесности и меломан). Его любимая поговорка: «Когда родители решили зачать меня – с этого момента они сделали, уже, меня несчастным».
Женщина Борисова, не без ехидства:
– У кого-то может и такая, а у нас лучше не бывает,– намекает на мужланистую Ираиду, что спит со всеми тремя, при этом являясь официальной женой Федюни одноглазого, который, сейчас, сосредоточено, палкой ковыряется в огне.
Оба из одной деревни, приехали, когда-то, сюда работать на стройках. Из своих, почти сорока пяти, семь лет как бомжуют. А таковыми стали, когда случился пожар в их частном доме и бездетные любители выпить оказались на улице без документов. Бумаги погорельцы выправили, но, поскитавшись по чужим углам, выбрали, для себя, быстро и незаметно путь бездомных. Оправдывая свою любовь к стакану Ираида, однажды, с глубокомысленным видом, заметила:
– Выпивая водку, помни – похмелье, на 60%, дает, не что иное, как вода.
Третий – самый молодой. Зовут Иннокентий Туголуков. Хохмач, незнакомым любит представляться Кешей Лукоморовым, придавая фамилии сказочный окрас. Ему еще нет и сорока, из них маргиналит половину.
По малолетке отсидел три года за квартирную кражу. Когда же вышел, не вернулся в криминал, а без желания работать дорога одна – в бродяги.
Этот квартет обитает в одном из восьмиквартирных, недалеко от Жекиного подвала, отведенных под снос деревянных домов, довоенной постройки. Без малого три года это строение, отключенное от коммуникаций, является крышей этих горемык.
Погревшись, все разбредаются. Самым ценным считается цветмет, но в серьезных количествах подобная добыча не каждого дня. Вот и сегодня, всего лишь мелочь – баночный алюминий, а меди, в проволоке, чуть. Сталь и чугун – громоздок или тяжел, в итоге, не рентабелен точно.
Время обедать – хочется есть, а больше – выпить. Облаками продолжает быть затянуто, разыгрывается метель. Собравшиеся, было, у потухшего костра решают поскорее сдать собранное, а на вырученные деньги корпоративно откушать.
Шестерка потянулась в город. Присутствие таких же, на свалке, тоже, заметно, уменьшилось.
Дневной Чебану много демократичней утреннего – не так жаден и беспардонен. Этому есть объяснение – на его столе наполовину пустая бутылка «Белого аиста» (видимо, проявление махрового патриотизма) и надкусанная плитка шоколада.
– Ха, мне не важно, полон бокал наполовину или пуст. Главное, что в нем! И все!– такими словами встречает районный «король» вторсырья вошедших.
Василий Филатович развалился в кресле и сидит к ним спиной – и непонятно, он так сам с собой философствует или издевательский тон адресован им.
В данный момент, этих, изрядно промерзших, встречает его сын-подросток – отец же не встревает в расчеты. Хоть и сейчас «щедрость» имеет границы – все-таки, нет того беспредела, как, у старшего, утром.
Сбрасываются по стольнику и спешат в ближайший магазинчик. Потоптавшись у кассы куплен стандартный набор: две бутылки дешевой водки, буханка черного, три банки балтийской кильки и полбатона вареной колбасы.