Страница 3 из 33
Спустившись со звонницы, Карло с японцами снарядились для погружения и один за другим плюхнулись в воду у стены кампанилы. Снизу, среди комплекса церковных сооружений, было темно. Карло без спешки вывел японцев назад, на Пьяццу, и направился в глубину. Дно оказалось илистым, и Карло старательно держался повыше, не прикасаясь к нему. Тут его подопечные увидели тот самый каменный трон посреди Пьяццы (в одной из заплесневелых книг Карло говорилось, будто называется он Троном Аттилы, только никто не знал, отчего) и замахали друг другу, указывая на него. Одному из них взбрела в голову дурацкая мысль – встать на дно да прогуляться по площади в ластах… и, разумеется, поднять со дна тучу ила. Второй присоединился к товарищу, и оба, увенчанные шлейфами пузырьков, принялись снимать один другого, восседающего на троне, подводными камерами.
«Ил непременно картинку попортит, – мрачно подумал Карло, предоставив клиентам резвиться, сколько душа пожелает. – Интересно, что им в соборе могло понадобиться?»
Наконец Хамада, подплыв к нему, указал в сторону церкви. Глаза японца под маской поблескивали от восторга. Неторопливо работая ластами, Карло повел обоих кругом, к парадному входу в собор. Дверные створки куда-то исчезли, так что проникнуть внутрь им удалось без труда.
В соборе царила тьма. Все трое, сняв с пояса огромные фонари, включили их, зашарили лучами по сторонам. Конусы света превращали темную воду в чистейший хрусталь, но разглядеть интерьер собора это не помогло. Пол покрывал толстый слой ила. Наблюдая за рыщущими по залу клиентами, Карло бесцельно водил по стенам лучом фонаря. Странно, однако часть окон, здесь, под водой, оказалась нетронутой. Шлейфы пузырьков в луче света превращались в чистое серебро.
Вскоре японцы добрались до той самой картины, керамической мозаики в западной оконечности нефа. Один из них (кажется, Таку) отер с мозаики слизь, отчего мозаика сразу же сделалась куда как красочней прежнего. Первым делом японцы направились к самой большой, изображавшей Распятие, Воскресение Мертвых и Страшный Суд; столько событий разом – жизнь, можно сказать, бьет ключом. Чтоб разглядеть все как следует, Карло придвинулся ближе, однако, едва оттерев стену дочиста, японцы отправились в противоположный конец собора: там, над рядами сидений, обращенных к апсиде, имелась еще одна мозаика. Хочешь не хочешь, пришлось Карло следовать за клиентами.
Эту мозаику тоже очистили быстро, и, едва муть осела, лучи трех фонарей скрестились на открывшейся перед ныряльщиками картине.
Богородица, Теотака Мадонна… Изображенная на тускло-золотом фоне с Младенцем на руках, Дева Мария взирала на мир печальным всеведущим взглядом. Качнув ластами, Карло поднялся над головами японцев, направил луч фонаря Богородице прямо в лицо. Казалось, она обладает способностью видеть грядущее, до этой самой минуты и далее – и всю недолгую жизнь своего малыша, и все ужасы, все беды, случившиеся после. При виде мозаичных слез на ее щеках Карло тоже едва не омочил слезами и без того мокрое лицо. На миг он словно бы перенесся в какую-то церковь на самом дне глубочайшего моря: давление чувств, распиравших грудь, всерьез угрожало разорвать сердце, и сдерживать их стоило немалых трудов. Холод воды вгонял в дрожь, пузырьки воздуха из выпускного клапана густым, непрерывным шлейфом струились кверху… а Мадонна смотрела, смотрела, смотрела на него, не сводя глаз. Брыкнув ногой, Карло развернулся и поплыл прочь. Спутники, точно вспугнутые рыбешки, устремились следом. Во главе с Карло ныряльщики выплыли из собора в сумерки Пьяццы, поднялись на поверхность и направились к шлюпке, к проему окна.
Сбросив ласты, Карло устроился на ступенях, обсохнуть. Таку с Хамадой, влезши в окно, сели рядом и о чем-то возбужденно залопотали по-своему, по-японски. Карло мрачно взирал на обоих, и, наконец, Хамада повернулся к нему.
– Мы хотеть та картина, – сообщил он. – Мадонна с младенец.
– Что?! – во весь голос вскричал Карло.
Хамада приподнял брови.
– Вот та картина мы хотеть взять домой. В Япония.
– Но как?! Картина… она же из уймы маленьких плиточек, намертво к стенке приклеенных – не можете же вы взять их да ободрать!
– Итальянский правительство позволять, – встрял в разговор Таку, однако Хамада жестом велел ему замолчать.
– Мозаика, да. У нас с собой инструмент. Кислородно-водородная горелка. Метод… как в археология, понимать? Разрезать стена на части, на кирпичи, пронумеровать их – и собрать на новое место. В Япония. Над водой, – пояснил он, блеснув жемчужной улыбкой.
– Нельзя же так! – объявил Карло, оскорбленный до глубины души.
– Не понимать, – отозвался Хамада, хотя понял все – лучше некуда. – Итальянский правительство разрешить.
– Здесь тебе не Италия, – зарычал Карло, в гневе поднявшись на ноги.
Тем более зачем им там, в Японии, Мадонна? Они ведь даже не христиане…
– Италия – там, – продолжал он, в расстроенных чувствах по ошибке махнув рукой на юго-восток, чем, несомненно, сбил японцев с толку сильнее прежнего. – А мы Италией сроду не были! Здесь – Венеция! Венецианская республика!
– Не понимать. – Что-что, а эту фразу японец, похоже, зазубрил на всю жизнь. – Мы получить разрешение от итальянский правительство.
– Иисусе Христе, – пробормотал Карло, едва не задохнувшись от возмущения. – И долго вы с этим провозитесь?
– Время? Работать сегодня и завтра, уложить кирпичи здесь, нанять в Венеция баржа, отвезти кирпичи в Венеция…
– Ночевать здесь? Нет, ночевать здесь я не собираюсь, к дьяволу оно все провались!
– Мы взять третий спальный мешок…
– Нет уж! Я с вами, подлыми языческими гиенами, тут не останусь…
Окончательно разъяренный, Карло принялся освобождаться от экипировки.
– Не понимать.
Карло вытерся насухо и оделся.
– Оставлю вам акваланги, а сам вернусь завтра, к концу дня. Понимать?
– Да, – подтвердил Хамада, даже не переменившись в лице. – Вы привести баржа?
– Что?.. Да-да, приведу я вам, каракатицам, баржу! Стервятники… грязееды… подонки…
– Шторм близко! – жизнерадостно объявил Таку, указывая на север.
– К дьяволу вас! – откликнулся Карло, спрыгнув в шлюпку и оттолкнувшись веслом от стены. – Понимать?
Покинув Торчелло, он вновь оказался в Лагуне. Действительно, шторм приближается, так что надо бы поспешить. Поставив парус, Карло натянул брезентовый тент до самой кормы, укрыв им всю шлюпку, кроме собственного сиденья. Ветер теперь дул с норда – сильный, однако порывистый. Под его натиском парус натянулся туго, как барабан, и шлюпка понеслась, поскакала с волны на волну, оставляя за кормой пенный след, ослепительно-белый на фоне черного неба. Наползавшие сзади тучи затягивали небосвод, точно занавес, деля его напополам, и граница, отделявшая черную половину от блекло-синей, была пряма, ровна, будто струна. Все это здорово напоминало Карло тот, первый великий шторм 2040-го, когда из туч, накрывших Венецию плотным шерстяным одеялом, сорок дней кряду лил проливной дождь… и с тех пор подобного не повторялось больше нигде – нигде на всем белом свете.
Вскоре шлюпка миновала затонувший Бурано. На фоне черного неба виднелась лишь покосившаяся кампанила, и Карло вдруг понял, отчего ему так ненавистен вид опустевшего городка: да это же образ грядущей Венеции, бесчеловечно жестокая модель скорого будущего! Поднимется уровень моря хоть на три метра – и станет тогда Венеция всего-навсего большим Бурано. А если и не поднимется, Венецию с каждым годом покидает все больше и больше народу. Настанет день, и быть великому городу пусту…
При этой мысли Карло снова охватила та же тоска, что и под взором Теотаки – беспросветная, граничащая с неизбывным отчаянием.
– Эх, провались оно все, – с чувством сказал он, глядя на увечную кампанилу, но этого показалось мало. Каких слов тут могло бы хватить, Карло даже представить себе не мог. – Провались оно все…
Первый шквал настиг шлюпку сразу же за Бурано. Порыв ветра едва не вырвал шкот из руки. Пришлось вцепиться в снасть что было сил, закрепить шкот на корме, а затем закрепить в нужном положении румпель и, не прекращая ругани, ползти по туго натянутому брезенту вперед, чтоб подобрать рифы. Парус Карло зарифил до величины носового платка, однако шлюпку по-прежнему швыряло с волны на волну, мачта скрипела, будто вот-вот переломится… Гребни волн украсились колпачками из белой пены, ослепительно-яркими на фоне черного неба, а пронзительно воющий ветер срывал их и нес прочь, к горизонту.