Страница 13 из 123
Глава 4 в которой я жму руку истукану
Первым — и единственным — учебным занятием у нас сегодня значились проблемы магической практики. На этой неделе, заключительной в учебном семестре, если не считать венчающего его полевого выхода, часами в классе и на полигоне нас подчеркнуто не перегружали — предполагалось, что высвободившееся время мы потратим на завершение курсовой теоретической работы. Не знаю, возможно, кому-то из кадетов и впрямь оставалось внести в свое сочинение лишь какие-то финальные штрихи, а вот я дотянул до последнего, толком еще даже с темой не определившись.
Ваять труд мне предстояло по основам целительства (как я уже упоминал, за отсутствием нужных способностей, иного способа разделаться с этой дисциплиной у меня попросту не имелось), и сперва я думал убить одним выстрелом двух зайцев — взять за основу своей курсовой позаимствованную в лазарете книгу о реабилитации холопов после снятия с них печатей — которую так или иначе собирался прочесть из-за Светки. Но не тут-то было: как оказалось, все многословие сего толстенного талмуда в итоге сводилось, в общем-то, к одной простой мысли: вернуть бывшему холопу утраченную личность — задача для целителя практически нерешаемая. Принять это как истину я был категорически не готов — вот и дотянул с теоретической работой до последнего.
Теперь, после выздоровления Каратовой, можно было бы, конечно, с общепринятым мнением и поспорить, но, чтобы сделать это аргументированно, мне пришлось бы раскрыть роль в случившемся Оши. Ясное дело, выдавать преподам фамильяра Муравьевой я бы нипочем не стал.
Так или иначе, с курсовой нужно было что-то решать, но, увы, никаких прорывных идей на ее счет у меня пока не имелось. С другой стороны, Захар Сколков, делясь опытом собственного первого курса, поведал мне как-то, что свою теоретическую работу он тогда наваял за ночь — аккурат накануне срока сдачи. То есть, по его меркам, времени у меня еще было более чем достаточно — целых две ночи, не считая двух почти свободных от уроков дней.
Если же прикрыть глаза на досадную загвоздку с курсовой, к концу семестра я, можно сказать, подъезжал на волне успеха. В командном зачете мои «жандармы» уверенно шли на первом месте, опережая ближайших преследователей — отделение Ясухару — почти на двести призовых баллов. Ну а «воронцовцы» нынче числились в безнадежно отстающих, но это и понятно: после потери Татарчука их осталось всего одиннадцать против наших с Тоётоми полных дюжин — никакой замены погибшему в Миланином шкафу кадету подобрано не было. Поняв расклад, мы с японцем даже ходили к Корнилову, предлагали ввести для набранных куцым первым отделением баллов некий повышающий коэффициент — дабы уравнять шансы — но поддержки наша инициатива не получила.
Таким образом, приз лучшему отделению — а недавно наконец стало известно, что это будет двухнедельная экскурсионная поездка в загадочный Китай — находился у нас уже почти в руках, оставалось лишь их подставить. За два оставшихся дня растерять завоеванное преимущество — это пришлось бы уж очень постараться. Предстоял еще, правда, некий полевой выход. Что это такое, никто нам толком объяснить не потрудился, на наши настойчивые вопросы офицеры лишь загадочно улыбались и всячески уходили от ответа, а старшекурсники клялись, что у них в прошлые годы ничего подобного не было — семестр завершался обычной зачетной сессией. Очевидно, нечто вроде экзамена ждало и нас — просто с выездом куда-то за территорию корпуса.
Отмечу еще, что в личном рейтинге, внутреннем для отделения, я также сохранял уверенное лидерство. А вот на второе место здесь нежданно для многих выдвинулась Тереза — причем, не только благодаря своему таланту к целительству: в прочих учебных дисциплинах фон Ливен также вполне преуспевала. Иванка-Златка шла у нас лишь третьей, проигрывая мне добрых три дюжины очков.
Тут я, понятно, также никому не собирался уступать первенство.
На последнее в семестре занятие по своему предмету штабс-ротмистр Поклонская собрала нас не в классе, а на полигоне. Нечасто, но так уже случалось — если изучаемый вопрос имел какое-то отношение к боевым техникам. Рассадив нас на скамейках у одной из стен зала (я привычно плюхнулся между Муравьевой и фон Ливен), Ирина Викторовна отошла в его центр и убрала незримую завесу, как оказалось, скрывавшую там грубовато выполненную статую, изображавшую человека в длиннополом кафтане. Лицо, волосы, кисти рук, а также одежда изваяния, похоже, некогда были ярко раскрашены, но со временем краска выцвела, а кое-где и вовсе облезла. Оставалось лишь догадываться, что шевелюра истукана раньше отливала золотом, лик был снежно-белым, а кафтан — синим с алой оторочкой.
Ростом фигура разве что на голову превосходила Поклонскую — особу, прямо скажем, далеко не самую долговязую — а вот в плечах смотрелась шире штабс-ротмистра минимум втрое. Поза изваяния не отличалась изысканностью — стопы вместе, руки опущены вниз. По странной причуде неизвестный скульптор заставил свое творение широко распахнуть рот, а вот глаза изобразил закрытыми.
— Кто скажет, что сие такое? — указав на расписного истукана, поинтересовалась у нас Ирина Викторовна.
— Голем? — разом ответили ей сразу три или четыре кадета, в том числе фон Ливен — но все голоса, кроме, пожалуй, Терезиного, звучали скорее с вопросительной интонацией, нежели твердо.
— Верно, — кивнула штабс-ротмистр. — Кадет Воронцова, кадет Иванова и кадет фон Ливен получают по шесть призовых баллов. Сие голем — искусственное существо, созданное из замешанной на крови смеси глины с астральной пыльцой.
Я удивленно вскинул голову: искусственное существо? Эта статуя что, типа местного робота? Просто он, вроде как, сейчас выключен?