Страница 4 из 17
– Идите вы! – выругался Лев Арнольдович, недовольно косясь на письмо.
В ответ соседка вспомнила его мать и бабушку дьявола, а потом приписала семью Тюки к древней профессии.
Морозными январскими вечерами Марфа Кондратьевна не могла посещать любимые всей душою правозащитные митинги – боялась простуды. Сгорбившись, она сидела на кухне и утирала слезы, разглядывая прохудившуюся тонкую клеенку на массивном столе. Родившая детей в солидном возрасте, защитница прав человека никак не могла сообразить, что от нее требует супруг. Лев Арнольдович хотел уюта и вкусной еды – его желания были стары как мир.
Из перепалок между супругами всплывали картины прошлого. Лев Арнольдович в одиннадцатилетнем возрасте приполз домой на четвереньках, но у самого подъезда понял, что неведомая сила забирает его в открытый космос.
– Я сопротивлялся! Бился с инопланетным врагом! Утром соседи нашли меня в собственных нечистотах, а кругом – вырванная с корнем трава и сломанные кусты. Я хватался за них! Я смог остаться на Земле! – пояснял Лев Арнольдович.
– Меньше надо было «Тройной» одеколон пить! – хмуро отвечала Марфа Кондратьевна.
– Чтобы мальчишки в школе считали меня ботаником?! – возмущался ее бородатый супруг.
В призывном возрасте он попал в сумасшедший дом.
– Я сымитировал шизофрению, начитавшись нужной литературы! Я не хотел воевать! Но меня упрятали надолго, и мне реально сорвало кукушку от убойных препаратов…
– Ты буйнопомешанный! – не сдавалась Марфа Кондратьевна.
– А ты редкостная замараха! – огрызался он.
Как бы там ни было, дети у пары получились энергичные, красивые, каждый со своей идеей. Любомир слушался старших, любил пококетничать, пострелять глазками. Ульяна отличалась рассудительностью, любила комиксы. Глафира демонстрировала равнодушие ко всему, кроме книг. Даже когда родители проклинали друг друга, она не отрывалась от чтения, перелистывая страницу за страницей. Аксинья любила нагишом танцевать под музыку, а Христофор гневался на весь мир и порой хватал швабру или хворостину, чтобы отлупить родителей и больную сестру.
Лев Арнольдович, выяснив, что я в свой выходной гуляла с детьми и убирала дом, а Тюка ничего не делала, наговорил ей немало оскорбительных слов, а потом почему-то вспомнил про мой дневник.
– Пригрели змею! Теперь-то ее дневник образами оживет! – заключил хозяин дома.
– Коварная чеченская змея пишет что-то по ночам! – со слезами в голосе пожаловалась ему Марфа Кондратьевна.
– Честное слово, дневником не издам, переделаю в роман, – пообещала я из общего коридора, решив навести там порядок. – Главное, сами себя не выдайте по глупости.
Правозащитники насупились.
– Да кто ее опубликует! – махнула рукой Тюка. – Нянька с претензией на гениальность!
– Тоже верно. Нам бояться нечего, – согласился с супругой Лев Арнольдович.
– Военные дневники спрятала?! Почему мне не отдала?! И кстати, таких тетрадок, что писали люди в войну, пруд пруди. И никому они не нужны! Валяются по фондам и конторкам, как корм для мышей! – крикнула мне Марфа Кондратьевна.
– Дневники – это важный документ! – я молчать не стала.
– Кому они в Москве нужны? Детям зад намывай! Место свое не забывай!
– И за котами убирай да помалкивай! – поддакнул супруге Лев Арнольдович.
Зулай вихрем промчалась из уборной в гостиную, поддерживая снизу огромный живот.
Лев Арнольдович, достав из тайника бутылку коньяка, отхлебнул и продекламировал:
– Врагов победили мы слева, и справа, и сверху, и снизу. Теперь нам хана!
Дети прижались к стеклу лоджии, разглядывали взрывающиеся павлиньими хвостами фейерверки – у кого-то из соседей с Нового года остались петарды. Для этого им приходилось взбираться на горы из мешков мусора, лыж, дырявых сапог, покрышек, сломанной мебели.
Лев Арнольдович открыл кухонное окно (лоджия соединяла зал и кухню) и, взобравшись на подоконник, сочинил на ходу:
– Наш сосед патриотичен. Не пингвин, с балкона зрящий, он, как гордый буревестник, воздает хвалу дядь Вове, президенту президентов, запуская прямо в небо огнедышащие струи…
Петарды взрывались прямо под окнами, не было никаких специальных площадок, и, несмотря на поздний вечер, грохотало как в войну. Из подвала многоэтажки доносился детский плач, но любителям шума было всё равно, что там живут трудовые мигранты с малышами. Народ жаждал веселья.
Во втором часу ночи, лежа на шкафу и слушая скорбные постанывания Зулай, я думала о жизни. Писатели сочиняют фантастику, а можно описывать всё, что происходит реально, это куда более захватывающе. Например, вполне стоило написать о том, как Марфа Кондратьевна изощренно вредила собственным детям. Чтобы дети не улеглись спать в десять вечера, она нарочно раззадоривала их, сбивая настроенный мною ритм. И тогда в общем шуме вела телефонные переговоры с диссидентами.
– Полина, вызови скорую помощь, – попросила Зулай. – Кажется, началось.
Скорая приехала быстро. Марфа Кондратьевна была настолько занята правозащитными делами, что наотрез отказалась ехать с Зулай. Лев Арнольдович спал на раскладушке, от него разило коньяком.
– Полина, если всё закончится благополучно, я с ребенком сюда не вернусь. В Москву приехала племянница, поживу у нее, – охала Зулай.
– Всё будет хорошо! Храни тебя Аллах! – прокричала я вслед скорой, а соседка Лариса, выскочившая на шум в подъезде, перекрестила машину.
Разбудили меня Ульяна и Любомир, стуча по шкафу кулачками:
– Полина, мы голодные!
Я отправилась на кухню в надежде что-нибудь отыскать, но ничего не нашла. В углу прихожей валялся пакет из-под вермишели, которую Аксинья сжевала без всякой варки. Глафира, обложившись кошками, читала книгу на диванчике, не вникая в происходящее.
– Мы есть хотим! – присоединился к брату и сестре Христофор.
Я отвлеклась на телефонный звонок.
– Зулай родила девочку. Она в реанимации, я звонила в роддом, – сбивчиво сказала Лариса в трубку.
Я подергала ручку двери, ведущей в кабинет Тюки:
– Нужно ехать в роддом, Марфа Кондратьевна.
– Не выдумывай, Полина! Отлежится и придет, если негде будет ночевать. Меня от важных дел не отвлекай! – рыкнула она.
– Продуктов в доме нет. – Я не уходила.
– Нечего было плов с курицей наготавливать! То бананы, то яблоки им подавай! На пирожки куда меньше средств уходило. Ладно! Позови-ка Льва. Выделю ему тысячу рублей, пусть на рынок сходит, – распорядилась Тюка.
Дверь она так и не открыла.
– Ты, Полина, хочешь, чтобы родители нас нормально кормили! Наивная! Ты знаешь, что каждый раз на день рождения и Новый год мы получаем от мамы и папы «сиамскую розу»? – рассмеялась, отложив книгу, Глафира.
– Какую розу? – не поняла я.
– Это фигура из трех пальцев! – Глафира сложила кукиш и поднесла его к своему лицу.
– Скажи спасибо, сестрица, что хоть не из одного! – вставил Христофор, покосившись на отца.
Лев Арнольдович кряхтя опустился на четвереньки и тщетно пытался отыскать в коридоре, рядом со стиральной машиной, свои носки.
– Ты, Тюка, нарочно мои носки и трусы припрятала! – кипятился он.
– Трусы отца пропали без вести! – хихикнула Глафира. Последний раз дети видели их на сушилке для белья, а далее носки с трусами канули в Лету.
– Я отправляюсь протестовать! Возможно, меня повяжут. – Марфа Кондратьевна с транспарантом, исписанным политическими воззваниями, гордо вышла из кабинета, небрежно бросив в сторону мужа бумажку в тысячу рублей.
– Вы волнуетесь за маму, когда она уходит? – спросила я детей.
– У нее всегда так, – вздохнул Христофор. – Или милиционеры ее свинтили в участок, или она в Европе зажигает.
– Не стоит за нее волноваться! – Лев Арнольдович вытащил из-под стиральной машинки черную рваную тряпку, задумчиво развернул ее, и оказалось, что это пропавшая неделю назад его любимая майка. Повеселев, он добавил: – Нашу Марфу Кондратьевну всегда отпускают. У нее справка есть!