Художник. Изображая иллюзию

А Чарльз Одри тем временем осторожно молчал, что-то скрывая и сохраняя неприкосновенность тайны. Однако затем он повернулся навстречу юноше, и хотел было в подробностях изъяснить сложившеюся ситуацию, опровергнув все его вздорные заблуждения…. Но тут внезапно послышался внушительный всплеск водных брызг, грузные моросящие шлепки ударили об настил из белого камня, а несколько десятков дружных капель напрочь запорошили пальто детектива в крапинку. На сей казусное происшествие он лишь мысленно развел руками и шепотом произнес – Что ж, это следовало ожидать.

Утратив обостренность всех органов чувств, невзирая на закаляющий холод, влажность воздуха, преодолев всякую боязнь заболеть, юноша с золотой археологической лихорадкой водолаза, словно напуганная птица в поиске потерянных птенцов, бороздил вдоль и поперек дно округлого бассейна фонтана. Скоро наступила дождливая опадающая осень, и сей парковый монумент закрыли до времен нежной летней поры. Однако воду не спустили, отчего оскорбленный Эрнест, поддавшись лжи искусно сфабрикованной иллюзии, нырял, рыская, но, не обнаруживая утраченное сокровище, затем он выныривал, делая спасительный вдох, и вновь устремлялся на глубину, пытаясь поднять со дна несуществующее тело утонувшей возлюбленной. Но безуспешно. Лишь через несколько мучительных для него минут, в полной мере самоосуждаемо озаренный, он осознал – никакого тела нет, и насколько неимоверно глупо он выглядит.

Чарльз Одри протянул дрожащему ныряльщику руку, дабы помочь юноше выбраться на сушу, и тот не побрезговал подмогой. С Эрнеста обильно струилась и капала вода, словно он, попавши нежданно под проливной дождь, опрометчиво нагрянул в ближайшее кафе, и хозяину заведения невыносимо хочется его либо заботливо обсушить, либо сопроводить восвояси. Эрнест вопросительно взирал на детектива и Чарльз в свою немаловажную очередь, нисколько не смеясь и не шутя, произнес следующее.

– Вас, Эрнест, в который раз предательски обманули. Как вы должно быть уже догадались, это рисунок, восхитительно выполненный в красках, хотя сейчас он не столь хорошо различим. – детектив по-отцовски сердито изогнул бровь дугой. – Позвольте укорить ваше поведение, ибо единственное, что вы сейчас совершили – это смутили воду, подняли загрязняющий душу ил на поверхность. Впрочем, ваша, правда, перспектива рисунка очень хороша, весьма недурна. Да будет вам известно, что жидкость меняет форму и размер погруженных в нее предметов, двумя словами искажает реальность. Но взгляните получше на предмет нашего общего с вами интереса, кажется, что все законы учтены и заблаговременно предвидены, будто и вправду девушка изысканно лежит вниз лицом, светлые яркие локоны утопленницы раскинулись по утонченной спинке, лазурно-березовое платье словно колышется в такт малейшим колебаниям волн. – детектив деликатно ухмыльнулся и заметил. – Вот и первая непростительная ошибка, такого платья у Эммы нет и быть не может, у нее более современный вкус. Однако в пылу яростного отчаяния, вас, к сожалению, это нисколько не смутило. – Чарльз Одри хотел было похлопать юношу по мокрому плечу в знак воодушевления, но отказался от этой затеи, обозрев не слишком опрятный вид Эрнеста, посему подбодрил того глаголом. – Не переживайте, Эрнест, вы поступили благородно. Не каждый, позабыв о неудобствах, кинется в омут с головой. Вас вновь решили откинуть на несколько шагов назад, к страху и к одиночеству. К счастью у вас есть я, скептик и критик в одном лице, который не ведется на подобного рода прямодушные фокусы. – сказал ровным тоном детектив и многозначительно переглянулся с обрисованным ранее объектом.

– Но я не знаю, что и думать. Нам теперь противостоит не только искусный художник, но еще вдобавок и иллюзионист, искусно обманывающий и потому крайне опасный. – проговорил Эрнест нервно выжимания из одежды обильные залежи влаги. – Что же мы будем делать, неужели будем и дальше просто наблюдать со стороны, находясь на безопасном расстоянии, неужели продолжим искать эти бессмысленные подсказки? Вы что-нибудь раскопали в этой безвыходной могиле? – упрямо интересовался молодой человек, настроение коего окончательно испортилось.

Но вопросы юноши нисколько не подавили самообладание детектива.

– Я могу рассказать вам массу занимательного компромата на всех и каждого, ведь я заведующий тайным архивом. Только прежде позвольте сопроводить вас к моему дому. Здесь неподалеку располагается моя ветхая лачуга. Не подумайте лишнего, в моих намерения входит переодеть вас, высушить и напоить чаем с малиной. Мне не нужен больной помощник, ведь при выслеживании преступника, вы, ненароком чихнув, опрометчиво выдадите нас, что весьма курьезно умертвит всякое уважение к нашим многострадальным изыскательным персонам.

В ответ Эрнест небрежно мотнул небольшими завитками кудрей на почерневшей от сырости голове, предвкушая неудобное хлюпанье в обоих ботинках.

Предсказание Чарльза Одри явилось в жизнь как того пожелали высшие силы. В скором времени они добрались до обыкновенного пятиэтажного дома. Срок эксплуатации такой постройки, насколько известно несведущему в строительстве человеку, пятьдесят лет, но сносить старые дома и снабжать бездомных горожан новыми квартирами для властей крайне невыгодно. Посему стоят сей ветхие жилища людские сотни лет, а то и по более, готовые в любой момент треснуть по швам, даже их двери привычно отходят от косяков. В таком безвыходном положении покачивается кирпичный гигант из стороны в сторону, из-за старости утративший всякую ловкость и чувство равновесия.

Миновали несколько недолгих минут, и вот уже свистит на кухонной плите раскаленный чайник в цветочек, а в белую чашечку положено три ложки смородинового варенья. Дровами растапливается закоптившийся камин. Переодевшись в широкую рубашку и короткие брюки детектива, Эрнест сидит скромно, не жалуясь на предоставленный ему несоразмерный наряд, и изредка разглядывает незамысловатую атрибутику холостяцкой квартиры. Стоит заметить, что костюм на нем большего размера, чем подобает носить джентльмену, потому, молодой человек в сей час походит на маленького мальчика. Покуда не высохнут его исконные одежды, внешний вид юноши обречен слыть посмешищем.

“Интересно, о чем любит размышлять Чарльз Одри в этом неуютном гнездышке, этот столь одинокий черствый человек, история личной жизни коего неоптимистично скучна, впрочем, и его фотоальбомы зажаты и худы. Неужели он никогда не мечтал о собственной семье?” – подумал Эрнест, отпив из чашки несколько глотков душистого напитка, заботливо принесенного детективом. Тем временем расторопный хозяин квартиры, сняв и повесив пальто на вешалку в прихожей, и зашвырнув шляпу туда же неподалеку, и одев домашнюю помятую кофту болотного земляного цвета, бывши некогда серьезным, рассудительным, предстал ныне обычным пожилым человеком, сорок зим коего с лихом миновали. И вот сидит он, погрузившись в ветхое кресло подобно другим его сверстникам скрученный болями в спине и ревматизмом, мигренью и повышенным артериальным давлением. Одно лишь неукоснительно отличает его от многих представителей поколения старчества, сей великовозрастный мужчина в первую очередь телесно, а главное душевно примирился со своим биологическим возрастом. Он никогда не уподобляется тем свирепым старушкам, которые скрывают свой истинный возраст, не желая именоваться оными дряхлыми никому ненужными сухими ветвями древа родства, очень глупо и наивно полагая, будто таким умолчанием они убавляют себе несколько лишних лет. Но назови старых особ девушками и они от такого льстивого комплимента нисколько не помолодеют.

Юноша словесно интересуется событиями прошлого, мысленно вторгаясь в неказистую панораму окружающей жизни Чарльза Одри, а тот в ответ самолично вслух без обиняков отвечает на все житейские вопросы званого гостя.

Старый рассказчик, садится напротив камина, вытянув ноги и по-отечески со всем допустимым уважением, говорит приглушенно, меланхолично уверенно.

– Моя жизнь подвергается частому влиятельному риску, моя жизнь бесповоротно и бесправно сопряжена со смертью. Потому-то здесь столь тихо в любые часы дня и ночи. Ибо я не вправе лишать жену мужа, а у детей отнимать отца. Мое детективное занятие в своем роде опасно, ведь я пытаюсь образумить отступившихся людей, однако частенько те лиходеи, не осознают чистоту посылов моего благородства и, изведав истину, они зачастую злятся на меня и даже покушаются на мою жизнь. Я не удивлюсь, если в скором времени наш злополучный Художник примется и за нас. Спросите меня, по какой причине ему покушаться на мою личностную неприкосновенность, отвечу просто – я вознамерился с завтрашнего дня начать подступ к его пряничному замку, начну наступать плавно и планомерно соорудив наступательные башни разрешительных прогнозов. – детектив легкомысленно пожал плечами. – Ничего удивительного, элементарно, вы же помните, как я многообещающе обыскал квартиру леди Эммы, и обнаружил там краски. Затем я, логически порассуждав, отправился в художественный отдел, расположенный в торговых рядах. Так вот, именно там я недавно побывал. – говоря всё это он изучал своего юного слушателя, с пульсирующей жилкой на виске, расслабившись возле источника тепла, детектив затянул несоразмерно длинную речь, покуда рот гостя был занят чаем и печеньем в виде сердечек, кое также было предложено ему в знак почтенного уважения. – И чистосердечно признаюсь, мало что выведал конкретного. Оказывается, (но это и не мудрено) художников всех зрелых и незрелых возрастов в городе превеликое множество, а мы пока точно определить не в состоянии, сколько миновал зим наш Художник. Юноша ли он с развитой фантазией романиста, или же сорокалетний старик с обостренным непотребным желанием покорить столь юную особу золоченой клеткой. Пока доподлинно неизвестно. И, к сожалению, этот существенный недочет многое портит в опознании случившегося, так как, не ведая отличительных черт обвиняемого, продавец художественных принадлежностей не припомнил особо странного господина. Различные чудаки, конечно, каждодневно встречаются на его пути, но как он сам однозначно выразился – все художники малость чокнуты с рождения, посему не стоит особенно чутко воспринимать сию непоправимую данность. Однако скрытный сластолюбец вскользь припомнил леди Эмму, точнее ее одинарный визит, сказавши только несколько фраз, фамильярно живописующих о том, что она была хороша собой, женственно приветлива. Однако этот яркий последний аргумент в деле ничего не меняет. Всё же продавец оказался не так глуп, как я поначалу представлял. Он вкрадчиво намекнул о художниках занимающихся сей творческой деятельностью и заядлым ремеслом, те по-видимому должны знать искомого незнакомца. – подбросив сухие поленья в камин детектив продолжил. – В скором времени я продолжу намеченный поиск в кругу бомонда Парнаса или в высшей иерархии Элизиума, в столь свободных духом и телом местах скопления неинтеллигентной интеллигенции. Жаль только, что увижу там не бесславное творчество, а циничное искусство на потребу вечно голодной публике и протестной моде. Что ж, так тому и быть. Пока что мы знаем о Художнике, только то, что он является незаурядной личностью. На своем веку я лицезрел многих людей, по обыкновению различных по классу интеллектуального доминирования. Первые из них обладают огромными умственными способностями, они делают быстроходную карьеру в политике, в экономике, в социологии, или в юриспруденции. Такие люди многое ведают, и многое готовы рассказать, и на любую предложенную заданную тему у них уже имеется ординарный ответ. Вот только они не располагают словесной и мыслительной индивидуальностью, все их серые знания подчеркнуты из условных учебников, высохшие и потрескавшиеся уста учителей стали их наследственными устами, свои же изредка мелькающие версии познания мира они высвободить не спешат, ибо бояться осуждения, страшатся стать непонятыми. Внешне люди кажутся вполне себе умными, а на самом деле они пресловутые энциклопедии, которые стоят огромными томами на верхней обшарканной полке узколобой общественности. Другие интеллектуалы не обладают теми специальными знаниями и в самом профессорско-академическом учении нисколько не преуспевают, но притом выдвигают понятия далекие от повседневности, потому что они индивидуальны, а значит, благородно уникальны, ведь они понимают, что произносить и впитывать подобно губке чужие знания, значит не иметь своего воззрения на мироздание. Если вы, Эрнест, услышите однажды громкие заумные речи, занудно созданные седобородыми вассалами покаянной старости, без вкрапления чего-то нового по светлоте и чистоте превосходящего предыдущие максимы, без внедрения собственной неповторимой по разуму души, то не слушайте их. Марионеткой в руках власти – вот кем приходится говорящий у трибуны, адепт диктаторов тупого цинизма. И, исходя из моих философичных рассуждений, Художник видится мне, куда более интересным “рабом божественных идей”, чем прежде. Придумать такой шикарный обман, знаете ли, не каждому под силу, и сей резон невольно поддакивает моему растревоженному в затянувшейся спячке восхищению. Всё это крайне занятно…. Случаем не находите?