Страница 3 из 9
А женщины любят меня.
Потому что я – крутой. Красивый, высокий брюнет спортивного телосложения. С карими глазами и отличным чувством юмора. Ответственный и надежный. Вот тут Маринка бы, наверное, поспорила.
Во сне она выглядит злой и коварной. И немного грустной. Не люблю женские слезы.
– Ты за все заплатишь! – говорит бывшая жена. – Постигнет тебя наказание за наплевательское отношение к женскому роду!
Да ни на одну ж не плевал! Всех осчастливил. Чем недовольна?
И я лишь плечами пожимаю. Хрупкими такими. Смотрю вниз, кричу и просыпаюсь.
Не просыпаюсь.
Вокруг те же белые стены, что и вчера. На крик прибегает мелкая девочка – подросток в черной хламиде. Местная послушница. В монастыре Святого Павла много монахинь. И я теперь один из них.
Не то чтобы я никогда не мечтал оказаться в женском монастыре. Признаю – мелькали мыслишки. Но… Не так я себе это представлял.
Вино из рук прекрасных девственниц, оргии до утра под звон колоколов, чтение Библии нагишом…
Занимательно, да только ничего подобного и близко не проскакивает!
В келье, куда меня заселили, из мебели – кровать и тумбочка. Деревянное распятье на стене и половичек, на который полагается вставать три раза в день на колени. И молиться. Даже окно не потрудились прорубить. В тюрьме и то камеры просторней!
Не то чтобы я сидел. Признаю – мелькали мыслишки…
Первое время я истерю по-страшному. Зеркал тут не нет. Но и без них несложно нащупать две округлости на груди и отсутствие самого ценного в жизни мужчины. Не считая мозгов. Стоит проснуться, опять принимаюсь искать потерянное. А оно всё не возвращается.
А в отражении таза с водой на меня смотрит тридцатилетняя женщина. С грубыми чертами лица, широкими скулами и крупным носом. Именно та, что и коня на бегу остановит, и в горящую избу войдет, и сама же её подожжет. Вместе со всеми эсэсовцами. Глаза вроде серые. Или просто светлые. И еще она лысая! То есть, я лысая! То есть, лысый!
Тьфу, черт!!!
Черт с тем, что монастырь и идиоты вокруг, другана верните! Я же с ним чаще, чем с умницей Алисой общаюсь!
Где мои волосатые подмышки? Где лапти сорок пятого размера?!
Наверняка, я сейчас лежу в коме в какой-нибудь навороченной больнице. Все мои бывшие пассии собрались вокруг, безумно рыдают и жаждут моего возвращения. Особенно, первая жена. Маринка и сыновей привела. Все горюют. А я вот встану сейчас и сюрприз им устрою! (Где-то на другом конце вселенной икнулось Марине Черкесовой, наконец-то, дождавшейся кончины бывшего мужа).
Последнее, что вспоминает мозг о реальности: крупное празднование победы. Сборная выиграла-таки Кубок Европы. Пусть через пару почти заваленных матчей. Но выиграть на стадионе Уэмбли в Англии, а это дорогого стоит. Парни играли, как в последний раз. Мяч носился по полю, будто заговоренный. И только в добавленное время Огаров умудряется забить победный гол. Принял с углового, одним касанием, в верхний правый угол. Это была феерия! Это была чистая победа. Всю ночь Лондон стоял на ушах. Моя сборная праздновала победу. Россия впервые за … не будем углубляться сколько лет, взяла кубок! Да за такое радостное событие сам черт должен был напиться до разноцветных белочек! Не то что участники!
И что я увидел, проснувшись? Месиво из соплей отца Джонатана и одержимую паучиху, которую нечаянно прибил. Да я был уверен, что это сон.
Я и сейчас в этом уверен!
В больничной палате меня продержали сутки. Констебль, что меня допрашивал, был одет в духе Шерлока Холмса. Долго добивался признания, угрожал РОЗГАМИ и КНУТОМ. КНУТОМ! Мне – заслуженному чемпиону России! Тренеру сборной, завоевавшей кубок Европы! Да ты, ментяра дореволюционная, мне бутсы лизать должен! Короче, мерзостный абсолютно тип. Константин меня еле отбрехал. И засунул в монастырь подальше от доблестной полиции.
Улицы, по которым меня везли, были похожи на древний город. Не средневековый, конечно, но отсутствие асфальта чувствовалось каждым сантиметром моей округлившейся задницы. Еще бы! Ведь меня везли в карете! В карете! Как в Питере по Дворцовой, честное слово! Только дольше, хуже и бесплатно.
Не может быть сон столь подробным! Да я в жизни не читал Библию на латинском! Откуда в мозгах может быть подобная информация?!
Любуюсь на россыпь дырочек в руке. Проснуться не получалось. Нужны более суровые методы. У меня теперь утро непременно начинается с ножа или вилки, воткнутого в ладонь. Сразу же после проверки братана. Я все еще не теряю надежды проснуться. Просто отказываюсь верить, что женские формы, на которые натыкаются руки, мои.
Пару дней я ем в общей столовой. Читай трапезной. Три ряда длинных деревянных столов с десятком девушек на каждой стороне. Все настолько одинаково и мерно стучат ложками о тарелки, что заставляют вспоминать два года в армии. Прапора Егорова (сволочного дедовского подхалима, закладывавшего мать родную за косяк) заменяет толстая женщина, следящая за порядком. Размер её кулака больше кокосового ореха.
Некоторое время меня не трогают, позволяя пускать слюни, приставать к монашкам и тыкать в себя острыми предметами, но уже на третий день старшая в монастыре улавливает неладное. Цокает на синяки и запирает меня в келье.
Докуралесил. Нет чтобы тихо сдохнуть в уголочке! Теперь из каменного мешка я могу выходить только после беседы с монашкой, что взяла надо мной шефство, и только под её конвоем. Её зовут Сестра Лукреция.
Низенькая твердая женщина с теплыми глазами, поднимает мое тело с рассветом, проводит с ним беседы и ненавязчиво исполняет обязанности психолога для одного сбрендившего меня. Лукреция очаровательна. Она не красится, не ругается, мило улыбается, печально хмурит карие озера души и просто сногсшибательна даже в монашеской хламиде. У нее есть две замечательные особенности. Пятого размера. И я бы мог смириться со всей сложившийся ситуацией, но...
Но кошмар этот явно затягивается.
А еще она заставляет читать Библию.
– Сестра Литиция, уберите руки.
– Простите, сестра Лукреция.
Я не специально. Ладони сами ей на грудь упали.
Старшая из наставниц отодвигает меня твердой рукой и недовольно прищелкивает языком. Вот такая она, неприступная красавица.
Нашел время отношения строить, Черкесов! Проблем тут и так на небольшое государство, не говоря уже о прогнозируемых!
– Сестра Литиция, вернитесь ко мне, будьте любезны. Или ваша сегодняшняя прогулка отменяется!
Пришлось слушать её внимательней. Послушницам полагается заниматься какой-либо работой. Лечить страждущих, кормить нищих, мыть отхожие места и прочая безвозмездная ересь. Мне предложили копать грядки или штопать вейлы, так называли накидки на монашеские головы. Конечно, я отказался. За это меня лишили возможности гулять во дворе монастыря. Про город я вообще молчу. Гестапо, какое-то.
– Вы еще не пришли в себя, – мурлычет женщина. – Не желаете ли исповедаться?
– Боже упаси!
– Не упоминайте отца нашего всуе, – бормочет она и опять улыбается.
Нельзя так улыбаться сестрам, милая! Тем более, я тебе ни разу не сестра!
– Отдохните пару дней. Все три дня, что вас везли сюда из госпиталя, вы бредили, – она мягко и очень тактично меня обнимает. Я же утыкаюсь в нее всем сердцем, и только эта возможность поддерживает и воодушевляет меня.
Прижимаясь к груди Лукреции, переносить весь бред, творящийся кругом, намного проще. Я ж в бреду. Чего париться вообще?!
Но решаю уточнить:
– Мы ведь в Лондоне?
Монашка ангельски кротко воздевает глаза к небу. Там вместо облаков – каменная кладка шесть на тринадцать, я всю ночь прошлую считал.
– Опять вы за свое. Да, мы в пригороде Лондона. Но до города два дня на карете.
Отлично! Почти полное бинго.
– А год сейчас какой? – хочу 1886. Если уже бредить, то на полную катушку. Замочу Мориарти лично. Или с писателем кофе попью. То, что Холмс – выдуманный персонаж меня не волнует. Мужик в теле монашки тоже не каждый день встречается. Мысль: «Так вот откуда берутся трансгендеры» я закапываю так глубоко, что всем экскаваторам МДС (московской дорожно-строительной службы) не вырыть.